Выбор Донбасса

Сутулый. Одежда — рубаха да штаны.

— Куда поселите? — бодро спросил Телицкий.

Свечкин, помедлив, выпустил его ладонь из своей.

— Комната одна, лежак деревянный, я покажу. Идите за мной.

Он повернулся.

— Вода горячая?

Водитель прыснул.

— Ну, Украина...

— А чего Украина? — возмутился Телицкий. — Я просто спросил.

— Горячей воды нет, — сказал Свечкин. — Есть колодезная. Еще есть ванна, чугунная, и бак. Можно согреть.

Он поднялся на крыльцо дома со снарядным попаданием в стену и отворил скрипучую дверь.

— Вы идете?

Телицкий развел руками.

— Куда я денусь?

Свечкин, качнув головой, пропал в глубине дома.

— Меня подождите, — сказал водитель, залезая в багажник «лэндровера». — Вам тут продуктов...

Телицкий остановился.

— Помочь?

— Да, одеяла возьмете.

Стопка одеял оказалась большой и колючей. Телицкий придерживал ее подбородком, шагая за водителем, нагруженным двумя пакетами. Сумка била по заднице. Сущий бдсм, честное слово.

Крыльцо. Дверь.

Внутри, за войлочным пологом, было жарко и тесно. Горели свечи. На криво, вокруг печки–буржуйки расставленных лежаках, накрытые одеялами, угадывались человеческие фигуры. Пять, нет, шесть человек. Тяжелый дух неухоженных тел и лекарств чуть не вышиб Телицкого обратно на улицу.

Господи, это хоспис что ли?

— Алексей, сюда.

Свечкин поймал Телицкого за полу куртки, развернул к себе, принялся складывать одеяла в угол, уже полный разнообразного тряпья.

— Мне с ними спать что ли? — спросил Телицкий, кивнув на лежащих.

— Нет, — Свечкин плюхнул последнее одеяло. — Есть кладовка, там я сплю, будете со мной. Там, правда, похолоднее.

Водитель, сгрузивший пакеты на низкий стол у двери, прошел к одному из лежаков.

— Марья Никифоровна, — он присел на табурет и легко тронул человека, укрытого одеялами, — Марья Никифоровна, это Коля.

— Коля?

Клокочущий голос всплыл из углубления, промятого в подушке.

— Коля, да, — мягко проговорил водитель. — Вы просили у меня...

— Ах, да.

Рука появилась из складок, сухая, дрожащая, в старческих пигментных пятнах, с грязной марлей, намотанной на запястье. Водитель вложил в едва ли не прозрачную ладонь принесенное. Пальцы Марьи Никифоровны сжались в кулачок. Телицкий с трудом определил в зажатом предмете какую-то цветную бумажку.

— Вот, — сказал водитель, — в Свято-Покровском взял.

— Иди, Коля, — пряча подарок, прохрипела лежащая. — Бог с тобой.

Водитель поднялся.

— Юр, продукты, как ты просил. Зоя трехлитровку растительного дала еще.

— Спасибо, — сказал Свечкин.

— Ну, я пошел.

Водитель протиснулся между Свечкиным и столом. Качнулся полог, хлопнула дверь. Телицкий остался стоять, хотя душа его неожиданно подала голос, желая выскочить вслед за привезшим его человеком.

— Поможешь дрова перекидать? — спросил Свечкин, подставив свечу и деловито разбирая продукты.

— Я... это...

Телицкий вздрогнул, когда кто-то ухватил его за штанину.

— Всеволод! — строго сказал Свечкин. — Всеволод, отпустите!

Грузный старик, скрипнув лежаком, попытался подтянуть ногу Телицкого к себе. На его одуловатом лице с родимым пятном во всю щеку от напряжения выпучились глаза.

— Всеволод!

— Я его так, без соли! — прохрипел старик, тряся венчиком редких, стоящих торчком волос. — Мы таких и в войну...

— Извините, — Телицкий с некоторым усилием, но выдернул штанину и отступил к двери.

— Всеволод, — с укоризной произнес Свечкин.

Старик, посмотрев в пустоту слезящимися глазами, накрылся одеялом.

Другие люди. Другие! — закричало что-то в Телицком. Бежать! Куда меня привезли? Что я здесь делаю? Это не Украина!

— Извините, я...

Телицкий вывалился из дома, как из кошмара.

Ни водителя, ни «лэндровера» уже не было. Небо все набухало тучами, словно ему было мало уже накопленного. Застрял. Влип. Неужели на целую неделю?

— Так что, журналист, поможешь? — сошел за ним с крыльца Свечкин.

— А водитель, он когда? — с тревогой спросил Телицкий. — Он вернется?

— Послезавтра.

Телицкий покивал, пытаясь высмотреть хотя бы стоп-сигналы. Ни хрена. Пустота. Не Украина. Другой, убогий мир.

— Вот, возьмите, — сунул что–то в пальцы ему Свечкин.

Оказалось, полено.

— Я вам кто? — напрягаясь, произнес Телицкий. — Прислуга, да?

— Помощник, — нахмурился Свечкин. — Мерзнуть же не хотите?

— Не хочу.

— Правильно.

Бам. Бам. Телицкому досталось восемь поленьев, он считал. Сам Свечкин, руки длинные, взял побольше. Обе охапки они занесли в дом, сгрузили у двери, видимо, в кладовку, в которой Телицкому предстояло как-то пережить два дня.

Два дня!

С одного из лежаков, когда они спешили на выход, сдвинув одеяло, спустила ноги седая, обмотанная платками старушка.

— Юра, — сказала она слабым голосом.

— Да, Ксения Ивановна, — отозвался Свечкин.

— Жарко, Юра.

— Что вы, Ксения Ивановна! — Свечкин мягко остановил ее порыв встать с лежака. — Где же жарко? Вот завтра будет солнышко...

— Сушит, — потянулась к горлу старуха.

— Я сейчас чайник поставлю, — сказал Свечкин. — Или вам сока?

Из россыпи продуктов на столе он выловил коробочку сока грамм на сто, проколол трубочкой сверху, вложил старухе в пальцы.

— Вот, пейте, яблочный.

— Жарко.

— Хорошо. — Приподняв лежак, Свечкин отодвинул его от печки сантиметров на тридцать. — Так лучше?

Старуха молча легла.

— Кто они? — спросил Теплицкий, когда они со Свечкиным вышли за новой порцией дров.

— Кто?

— Эти, на лежаках?

— Люди, — просто ответил Свечкин, подбирая далеко отлетевшее при колке полено.