Выбор оружия

Белосельцев шел по дороге, обходя воронки, оставленные авиационными бомбами. Некоторые были теплые, наполнены туманными газами взрыва. На ядовитое благовоние взрывчатки, на химические сладкие яды с песчаных откосов летели бабочки. Красно-серые, с жемчужными пятнами, падали на оплавленный песок, на окисленный грунт. Замирали, опьяненные дурманом, вонзали хоботки в невидимые клейкие капельки, упивались снотворными испарениями. Белосельцев наклонился над воронкой, в которой, сложив крылья, сидели бабочки. Протянул руку. Взял одну осторожно за крылья, за перламутровые разводы. Бабочка сонно шевелила лапками, поводила хрупкими усиками.

Он умертвил ее, спрятал в бумажный конверт, бережно поместил в нагрудный карман. Позже, в Москве, глядя на синюю ночную сосульку, он извлечет из конверта африканскую бабочку, вспомнит разгром «Буффало».

Глава тринадцатая

Ночью они прикатили в Лубанго, к дому военных советников, где их ожидала баня. Прапорщик, специалист по танковым двигателям, рапортовал Кадашкину о готовности бани, наличии эвкалиптовых веников, о накрытом столе и ящике с пивом и виски. Они прошли в дальний угол огороженного двора, где умельцы из далеких советских гарнизонов, используя доски зарядных ящиков, тару авиационных бомб, соорудили баню, сложили деревенскую каменку, наполнили холодной водой резиновый, похожий на пузырь бассейн, покрыли резьбой и чеканкой уютный предбанник с деревянными лавками, дощатым столом, на котором уже дымилось мясо, круглилась отварная картошка и стояла батарея потных пивных бутылок.

– Вот за это люблю!.. – сказал Кадашкин крепкому, коренастому прапорщику, стягивая с плеч мятую прокопченную куртку. – За что другое нет, за это люблю!..

– Венички замочены, товарищ полковник!.. Если кого попарить или массажик, крикните, я рядом! – Синеглазый прапорщик смотрел на командира любящими глазами, и в их голубизне проскакивали шальные искры.

Они сволакивали с себя несвежие, пахнущие потом и гарью одежды, освобождали из стоптанных грязных ботинок стертые усталые стопы. Аурелио рассматривал на животе глубокие царапины, оставленные лесными колючками, просовывал пальцы в дыру на рубахе. Белосельцев, раздевшись, сидел на лавке, чувствуя, как ноют его суставы, и эта ломота была не просто немощью плоти, но изнеможением духа, болезнью всего его отравленного существа, пропитанного ядами смерти.

– Примем пар, а потом за стол! – Кадашкин, голый, волосатый, шлепая подошвами по доскам, отворил дверцу в парную, откуда дохнуло огнем, туманом, просунулся и лизнул прозрачный язык жара. – По одному, за мной! – бодро командовал, ныряя в злой туман.

Белосельцев с усилием, неохотно встал, нагибая голову, вошел в парилку и оказался среди пекла, смоляного духа, звонкого раскаленного воздуха, где на верхней полке, понуря голову, схватившись за уши, сидел Кадашкин, уже стеклянный, сочный, источая сияние.

– Самая южная в Африке русская баня! – хохотнул он, выдыхая синий язык огня.

Белосельцев, подложив на огненные доски фанерку, уселся на нижний ярус и мгновенно оглох, задохнулся, чувствуя, как водят ему паяльной лампой по спине и груди. Сжал веки, слыша, как охает, ругается по-испански Аурелио, присаживаясь на корточки, подальше от печки.

– Это вам вместо ордена, за храбрость! – сказал Кадашкин и умолк, словно проглотил клок пламени.

Белосельцев чувствовал, как тело его начинает таять, сочиться. С пальцев, с бровей, с опущенного носа, из-под корней волос липко потек пот. Словно вытапливалась ядовитая влага, отравленный сок, пропитавший его тело за последние дни. Он открывал рот, вдыхал огненный воздух, обжигал губы, гортань, язык. Жар проникал в легкие, уходил в кровь, превращал в дым видения смерти, изгонял злых духов, поселившихся в его костях и суставах. У ног натекала темная лужица. Он видел свои блестящие колени, стопы. Чувствовал, как уменьшается, становится легче и чище. Силы огня, накаленных еловых досок, запах распаренных веников вытесняли из него смрад сгоревшей солярки, горчичную пыль дороги, зловоние взрывов, едкую, как перец, пыльцу растений. И ту красную жижу, в которую наступил возле разорванной гусеницы танка. И душное облако дыма из открытого люка, в котором испекался и сгорал экипаж. Банный дух изгонял из него души убитых людей, потерявших свои сгоревшие и расстрелянные тела, поселившихся среди его жил и костей.

– Для первого раза хорош!.. – Кадашкин, ахая, соскочил с полки, скользнув по плечу Белосельцева липким бедром. – Пивка!.. Приглашаю!..

Голые, покрытые блуждающими красными пятнами, они сосали из бутылок пиво. Белосельцев проливал внутрь прохладную горечь, видя, как над плечами Аурелио струится пар, а на струганой доске узорную надпись: «Привет из Тулы!»

– Ну что ж, дорогие товарищи, разрешите налить! – Кадашкин уже держал над стаканом четырехгранную бутылку виски, булькал, щурил глаза. – Разрешите сказать тост!.. За победу!..

Они встали, голые, сухощавые, окутанные паром. Чокнулись. Молча и жадно выпили. Белосельцев еще держал стакан, а тусклая лампочка под потолком вдруг посветлела, смуглая надпись на доске стала золотой, круглые, птичьи глаза Кадашкина заиграли синими, неземными переливами. Некоторое время они молчали, деловито тыкали вилки в мясо, сосредоточенно жевали картошку. А потом разом заговорили.

– Главная заслуга ваша, Виктор Андреевич!.. Как тонко вы вели Маквиллена!.. Как щуку!.. Того и гляди сорвется!.. Не сорвался!.. Прямо к лодке, через борт, и готов! – Кадашкин восхищенно смотрел на Белосельцева, словно не верил тому, что огромное дело, соединившее их, стоившее великих трудов и ухищрений, сделано. – Ведь он же умен как бес!.. А русский человек все равно его обошел!.. Ох, обошел!..

– Когда вы, Виктор Андреевич, решили идти в Намибию, я чуть не плакал! – Аурелио мотал головой, давая понять остальным, что он пережил. – Готов был отменить операцию… Сэм Нуйома хитрый, вероломный и мстительный!.. Он погнал вас в ловушку!..

– Здесь главная заслуга полковника!.. – перебивал Белосельцев, кивая на Кадашкина. – И конечно, ваша, Аурелио!.. Такая четкая работа бригады!.. Такая блестящая агентурная сеть!.. Я восхищен, поверьте!..

– Эти долбаные морпехи меня в могилу едва не свели!.. – Кадашкин с хохотом бил себя по голым коленям. – Ну, думаю, если они промахнутся и вылезут на берег где-нибудь километров за сто!.. Я их разверну и по суше пешком заставлю в Союз возвращаться!.. Нет, нормально мужики сработали!..

– Я молился, чтоб получилось!.. Чтоб у Виктора Андреевича нервы не сдали!.. – Аурелио широко улыбался, и шрам на щеке блестел, покрытый жидким стеклом. – Под Лубанго, когда вы в засаду попали, я боялся, что нервы сдадут!.. Начнете из пистолета стрелять!.. Но нет, нервы не сдали!

– Место для разгрома «Буффало» было выбрано идеально!.. Вы настоящий стратег!.. – Белосельцев восхищался стратегическим искусством Кадашкина. – Там каждый метр пристрелян!.. Самолеты прилетели синхронно!..

– Тогда еще один тост позвольте, дорогие мои! – Кадашкин разлил по стаканам виски, торжественно встал. – Предлагаю выпить за нашу интернациональную дружбу!.. За Кубу, Советский Союз и Анголу!.. Вместе мы такая мощь, такая непобедимая силища!.. Мир будет наш, советский!.. Красного цвета, как цвет нашей праведной крови!..

Чокнулись, истово, вдохновенно, голые, исцарапанные, в ссадинах от камней и коряг, уцелевшие в боях и погонях, победившие, неразлучные.

– Время второго пара, товарищи!.. Короткими перебежками, по одному, за мной!..

Кадашкин постелил на полку сухую белоснежную простыню:

– Андреич, давай укладывайся!..

Белосельцев послушно лег, окруженный раскаленным сумраком. Кадашкин выхватил из жестяного ведра темный эвкалиптовый веник. Стряхнул его на горячие камни, наполнив баню душистыми смоляными парами.

– Полегонечку, ласково!.. – Он махнул над Белосельцевым веником, не касаясь, обдувая огненными дуновениями. – По-доброму, мягонько!.. – прижал раскаленный веник к спине Белосельцева. Ожог ушел в глубину, остановился под сердцем. Кадашкин прижал к затылку раскаленный ворох, притиснул к пяткам, к крестцу, посылая в разные части тела мягкие сладостные ожоги, от которых по всем усталым, одеревенелым суставам расходились волны живого тепла. – А теперь с огоньком, с ветерком!.. – И он шлепнул свистнувшим веником, сначала не сильно, потом все сильней, азартней, входя в раж, гуляя прутьями, распаренными листьями по его спине, ягодицам, икрам, ахая, охая, приговаривая: – А вот так не желаешь?.. А вот так не можно?.. Всю дрянь африканскую долой!.. С огоньком, с ветерком!..