Вырождение международного правового порядка? Реабилитация права и политических возможностей

Следует, однако, также заметить критику Жижеком Бадью, за его якобинство и идеализм. Так, Жижек пишет, что «…„чистая политика“ Бадью, Рансьера и Балибара (в большей степени якобинская, нежели марксистская) присоединяется к своему главному оппоненту — англосаксонским культурологическим исследованиям с их зацикленностью на борьбе за признание…». В представлении Жижека эти и другие французские или ориентирующиеся на них теоретики Политического имеют своей целью «…сведение сферы экономики (материального производства) к „онтической“ сфере, лишённой „онтологического“ статуса» [563] .

563

Жижек (2003), с. 128.

В другом тексте Жижек утверждает, что Бадью

«…Угодил… в прото-кантианскую западню „дурной бесконечности“: страшась потенциальных „тоталитарных“ террористических последствий утверждения „действительной свободы“ как прямого вписывания События в порядок Бытия…, он подчёркивает разрыв, навеки разделяющий их. Для Бадью, верность Событию подразумевает работу по распознанию его следов, работу, коя по определению никогда не завершается; несмотря на все заявления об обратном, он, таким образом, полагается на своего рода кантовскую регулятивную идею, конечная цель коей (полное преобразование События в Бытие) может быть достигнута только через бесконечный процесс» [564] .

564

Zizek (2001) p. 125.

Для меня важен пункт, в котором Жижек и Бадью сходятся, с ясными последствиями для надлежащего понимания прав человека как вечно скандальных и подрывных. Это может, как я полагаю, означать только, что права человека как скандал должны всегда быть политическими. В самом деле, это — единственный способ, каким права человека могут стать универсальными. Жижек говорит об этом так:

«Вопреки клише, согласно которому политика разлучает людей…, мы должны заявить, что единственная реальная универсальность является политической: это универсальная связь всех тех, кто испытывает фундаментальную солидарность, всех тех, кто осознаёт, что их борьба — часть той самой борьбы, которая прорезает всё общественное строение. Говоря в терминах Бадью: универсальность (процедуры истины) может утвердиться только в облике такого разреза, радикального раздела, в самом сердце общественного тела» [565] .

565

Zizek (2004) p. 177.

Есть ещё один способ понять этот момент, а именно что универсальность каждого из «поколений» прав человека есть не что иное, как последствие всемирно-исторических революционных событий, которые их породили и истиной которых они являются, независимо от того, что случилось с этими революциями в последующем. Поэтому также универсальность этих прав человека гарантируется их политическим содержанием: каждое было совершенно не предсказанным и непредсказуемым. Кроме того, конкретные права, составляющие каждое поколение, с неизбежностью становятся простым процедурным или техническим формализмом, пока новая политическая борьба не вернёт им содержание.

Жижек разъясняет свою точку зрения в одном из последних, сильно провокационных, кратких очерков в «Нью лефт ревью», в значительной степени представляющем собой извлечение из его последней книги, массивного «Параллаксного видения». В первом параграфе этого очерка вопрос ставится так:

«Современные обращения к правам человека в наших либерально-капиталистических обществах обычно покоятся на трёх предположениях. Во-первых, что такие обращения функционируют в противовес к формам фундаментализма, который натурализировал бы или эссенциализировал бы контингент, исторически обусловленные черты. Во-вторых, что два самых основных права — это свобода выбора и право посвятить жизнь погоне за удовольствиями (а не пожертвовать ею по некой высшей идеологической причине). И, в-третьих, что обращение к правам человека может образовать основание для защиты против „превышения власти“» [566] .

566

Zizek (2005) p. 115.

Это действительно весьма точно как описание общей тенденции дискурса прав человека, которую Жижек верно распознаёт в работе Майкла Игнатьева — «деполитизированная гуманитарная политика „прав человека“ как идеология военного интервенционизма, обслуживающего определённые экономико-политические цели» [567] . Права человека, согласно этому описанию, не более, чем морализующее самооправдание индивидуалистического обособления или часто связанное с ним политическое бездействие перед лицом грубого беззакония и несправедливости.

567

Zizek (2006) p. 339.

Жижек не возвращается к конкретной проблематике прав человека, пока не пишет далее в этой статье:

«На ещё более общем уровне, мы могли бы проблематизировать оппозицию между универсальными (дополитическими) правами человека, имеющимися у всякого человека „как такового“, и определёнными политическими правами гражданина или члена конкретного политического сообщества. В этом смысле, Балибар выступает за „обращение исторических и теоретических отношений между «человеком» и «гражданином»“, которое происходит через „объяснение, что человека делает гражданство, а не гражданство — человек“ [568] . Балибар имеет здесь в виду видение Ханной Арендт положения беженцев: „Концепция прав человека, основанная на допущении о существовании отдельной человеческой особи как таковой, рухнула в тот самый момент, когда те, кто исповедовал веру в неё, впервые столкнулись с людьми, которые действительно потеряли все другие качества и определяющие отношения, за исключением того, что они биологически ещё принадлежали к роду человеческому“ [569] » [570] .

568

Balibar (2004) pp. 320–321.

569

Арендт (1996), с. 400.

570

Zizek (2006) p. 340.

Этот отрывок может быть прочитан как беспощадный выпад против всякой попытки отделить права человека от породивших их политических событий. Иррациональная и антиисторическая фантазия о «дополитических» правах человека, свойственных людям только по их человеческому достоинству, рушится уже в случае маленьких детей, тех, кто страдает старческим слабоумием или находится в долгосрочной коме, и тому подобных. Не может быть никакого иного заключения, кроме как признать, что изъятый из своего исторического и общественного контекста перестаёт быть человеческой особью. Человеческая особь, которая может быть субъектом прав человека, участвует также и в том, что Маркс называл «родовой жизнью».

Процитированный отрывок из Ханны Арендт ведёт, по Жижеку:

«…Прямо к Агамбенову понятию homo sacer [571] , человеческое бытие которого сведено к „голой жизни“. В должной гегелевской диалектике общего и особенного именно когда человек лишается особенной социально-политической идентичности, обусловливающей его определённое гражданство,— тем же шагом — он перестаёт признаваться или рассматриваться как человек. Как ни парадоксально, я лишаюсь прав человека в тот самый момент, когда меня сводят к человеческой особи „вообще“, и таким образом становлюсь идеальным носителем тех „универсальных прав человека“, которые принадлежат мне независимо от моей профессии, пола, гражданства, религии, этнической идентичности и т. д.» [572] .

571

Agamben (1998).

572

Zizek (2005) pp. 126–127.

Подозреваю, что под «определённым гражданством» Жижек не имеет в виду неотъемлемую наделённость конституционными правами. Из всего параграфа в целом ясно, что он говорит о человеческой особи, неким образом помещённой вовне человеческого общества. Таким образом, он мог бы с готовностью (почему бы и нет?) дополнить этот список, опираясь на исторический контекст. В моём прочтении человек становится действительно человеком, участником восстановления универсального, политического содержания прав человека, в момент участия в коллективных проектах эмансипации.

Жижек напоминает о «диалектическом обращении» Жака Рансьера:

«„Когда они бесполезны, с ними делают то же, что склонные к благотворительности делают со своей старой одеждой. Их отдают бедным. Те права, которые кажутся здесь бесполезными, отправляют за рубеж, наряду с медикаментами и одеждой, людям, лишённых медикаментов, одежды и прав“. Но они не оставляют за собой пустоту, ибо „политические имена и политические места не терпят полной пустоты“. Нет, пустоту заполняет кто-то или что-то ещё: если страдающие от жестоких репрессий неспособны утвердить права человека, своё последнее убежище, то кто-то ещё должен унаследовать их права, чтобы утвердить их у себя. Это — то, что называют „правом на гуманитарное вмешательство“ — правом, которое некоторые нации присваивают к предполагаемой выгоде преследуемого населения и очень часто вопреки мнению самих гуманитарных организаций. „Право на гуманитарное вмешательство“ можно описать как своего рода „возвращение отправителю“: вышедшие из употребления права, которые отправлены бесправному, возвращаются отправителям» [573] .

573

Ranciere (2004) pp. 307–309.