Вырождение международного правового порядка? Реабилитация права и политических возможностей

Так, отрывок, анализирующий проблемы признания обращается к «саморазвитию» (его отрицание включает эксплуатацию и насилие), «самоопределению» (в контексте демократического принятия решений) и «самоуправлению» (в контексте деколонизации) [657] . Эти три термина, кажется, используются попеременно. А ведь это «самоопределение», как я показал в главе 1, приобрело скандальное и революционное содержание через Российскую революцию и сражения за деколонизацию. Использовать в этом контексте термин «самоуправление» — не только ошибка, но и симптом неспособности ухватить материальное революционное содержание прав человека.

657

Douzinas & Gearey (2005) pp. 188–189.

Это, полагаю, и есть причина, почему для Дузинаса и Гири права человека являются или утопической фантазией или компонентом программы индивидуального саморазвития. И здесь где-то рядом опять таится дух Хайдеггера.

Как я уже указал, последний текст Дузинаса, претендуя и на рассмотрение темы прав человека, представляет ещё один драматический поворот в ориентации этого всегда неожиданного специалиста. На сей раз Дузинас очарован тем, что он описывает в начале книги как «тёмные размышления Карла Шмитта [658] и Джорджо Агамбена [659] , его современного ученика» [660] . Его прочтение Шмитта и Агамбена опосредовано ультрашмиттеанской книгой, в издании которой он участвовал, «Суверенитет и недовольные им» [661] Уильяма Раша, работой, которую он описывает как «чрезвычайно интересную». В то время как Блох упомянут лишь пару раз и не обсуждается, Шмитт появляется даже чаще, чем утверждает индекс, перечисляющий 11 вхождений. Я насчитал, по меньшей мере, на пять больше ссылок по существу. Тон их знаменателен. Несмотря на яростные атаки, Хабермас вынужден признать, что Шмитт, «возможно, одержал верх» [662] . Дузинас ссылается страницей далее на «предвидение» [663] Шмитта и начинает отрывок словами «согласно Карлу Шмитту…» [664] . Формулировки вроде этой появляются несколько раз [665] . Дузинас в одном месте обращается к «влиятельной теории Карла Шмита…» [666] , которая совершенно верна, по его мнению. А «тёмные размышления» — это умеренная критика крайне правого специалиста, «коронного юриста Третьего Рейха». Я предпочитаю работу Ян-Вернера Мюллера, блестяще проанализировавшего пагубное влияние Шмитта на послевоенную европейскую мысль, особенно среди авторитарно-католических исследователей [667] .

658

Шмитт (1992); Шмитт (2000); Шмитт (2008).

659

Особенно: Agamben (1998); Agamben (2005).

660

Douzinas (2007) p. 6.

661

Rasch (2005).

662

Douzinas (2007) p. 171.

663

Douzinas (2007) p. 172.

664

Douzinas (2007) p.172–173.

665

Douzinas (2007) pp. 161, 256.

666

Douzinas (2007) p. 280.

667

Muller (2003).

Тут есть один критический фрагмент, ведущий, между прочим, к важной формулировке относительно прав человека. Обсуждение Жан-Люка Нанси ведёт Дузинаса к тому, чтобы «понять ошибку Карла Шмитта и его последователей» [668] . Для Дузинаса, Шмиттово известное «выделение отношений между другом и врагом чрезвычайно проницательно, что касается международной сцены»; но цена, которую платит Шмитт — «в значительной степени неправильная картина внутренней политики», которая «преуменьшает или даже неправильно истолковывает важность внутреннего социально-политического конфликта». К моему изумлению, Дузинас продолжает: «…Не есть ли это также именно действие прав человека?».

668

Douzinas (2007) p. 109.

«Требования и борьба вокруг прав человека выносят на поверхность исключение, господство и эксплуатацию и неизбежный раздор, которым проникается социально-политическая жизнь. Но в то же время они скрывают глубокие корни конфликта и господства, ставя борьбу и сопротивление в рамки терминов правовых и индивидуальных средств, которые в случае успеха ведут к отдельным мелким усовершенствованиям и маргинальной перестройке общественного здания» [669] .

669

Douzinas (2007) pp. 109–110.

Внимательный читатель отметит, что эта формулировка в точности противоположна моей. В мире Дузинаса лишь критик «держит разрыв открытым», обнаруживает и борется «за трансцендентность в имманентности». Массы в этом не участвуют!

Точно так же Дузинас утверждает, что «права человека защищаются или нарушаются локально» [670] , и что «несмотря на различные международные соглашения и механизмы, следует подчеркнуть, что права человека нарушаются или защищаются локально» [671] . Он даже объявляет, что «права человека могут осмысленно существовать только в контексте национального государства» [672] .

670

Douzinas (2007) p. 14.

671

Douzinas (2007) p. 26.

672

Douzinas (2007) p. 231.

Глава 1 этой книги и вся последующая аргументация ставят меня в диаметральную противоположность Дузинасу [673] . Предвкушаю продолжение дебатов.

Перрин

По сравнению с текстом недавней познавательной статьи Перрина, у Дузинаса действительно стиль пособия — требовательный, но ясный. Работа Перрина иногда темна, но возмещает пристальное внимание как неотразимая критика с весьма отличного направления. «…Релятивистская или постмодернистская идея различия» лежит в основе его обсуждения [674] . Его выбор в качестве первичной ссылки Мориса Бланшо, умершего в 2003 г., также на первый взгляд удивителен. Бланшо лучше всего известен своим «постоянным вниманием к „вопросу литературы“, одновременным применением и исследованием весьма странного опыта письма». Он был близок к Жоржу Батей и Эммануэлю Левинасу, и хотя, подобно Дузинасу, имел ясный долг перед Хайдеггером, его позицию нужно отличить от Хайдеггерова понимания своего собственного бытия как своего бытия — «умирая, я есмь я сам» [675] . Как объясняет это Ларс Айер:

673

Следует также заметить, что я появляюсь на сс. 177—178, как верящий в прямо противоположное, нежели то, во что я на самом деле верю; и то же самое случается с Робертом Файном на с. 169.

674

Perrin (2004) p. 139.

675

Хайдеггер (1998), с. 333.

«…Что Бланшо просит нас обдумать — это отношение к смерти другого, кое не допускает возможности принятия своей собственной смерти и таким образом понимания себя как себя. Быть перед другим, когда этот другой умирает, значит быть затронутым этой смертью таким способом, что нарушается отношение к самому себе» [676] .

Таким образом Перрин желает, «но только намётками» «…позиционировать по меньшей мере возможность выявления альтернативного понимания прав человека, которое я очерчиваю здесь, во Всеобщей декларации прав человека» [677] .

676

Iyer (2001) pp. 66–67.

677

Perrin (2004) p. 143.

Перин действует экономно. Он занимается двумя текстами: ООНовской Всеобщей декларацией прав человека 1948 г. и рядом обращений, сделанных «Международной амнистией» в британской широкоформатной прессе в 1990-х, из коих он отобрал два. Как указывает Перрин, они были предназначены «…столкнуть „нас“ с изображениями и описаниями боли, страданий и смерти других». Он утверждает, что основание обращения не лежит в «предположении об адекватности языка или действительной адекватности прав человека» [678] . Это приводит Перрина к рассмотрению «бедствия», Холокоста — «…мысль, опыт, язык: все они неадекватны бедствию» [679] . Таким образом, утверждает он, «язык именно потому оказался не в силах выразить бедствие, что он всегда фатально неспособен передать страдание, которое испытывает другой» [680] . Эта «диверсия» есть невозможность передать или разделить страдания другого, которые, однако, должны быть переданы. Но это касается и требования «Международной амнистией» к читателям выслушать её обращения. Парадокс состоит в том, что нужно выслушать то, что не может быть передано.

678

Perrin (2004) p. 138.

679

Perrin (2004) p. 139.

680

Perrin (2004) p. 141.

Это — реальный парадокс, и — основная трудность для дискурса прав человека, что недвусмысленно объясняет Перрин, отвечая следующее: «Требование „Международной амнистии“ к языку можно понять соответственно: как требование не представить страдание других, а скорее обозначить его непредставимость» [681] и «требование как можно меньшего языка, как нужно меньшего…» [682] . И, заключает он, «…требование к языку, к праву, а также к правам человека, остаётся неутолимым» — у «Международной амнистии» «…должен быть „шквал писем“, „бесконечная цепь“ прав человека» [683] .

681

Perrin (2004) p. 142.

682

Perrin (2004) p. 147.

683

Perrin (2004) p. 145.

Я не сомневаюсь в глубокой серьёзности постмодернистского проекта Перрина. Это вовсе не игра или упражнение в деконструкции ради парадокса. Скорее, он всецело гуманистически отвечает на ужасы, раскрытые обращениями «Международной амнистии». Прежде всего, именно поэтому размышление над парадоксом, который он так точно обнаруживает в основе дискурса прав человека, пойдёт на пользу всякому увлечённому исследователю и защитнику прав человека. Также весьма ясно, что для Перрина не может быть никакого вопроса естественного права или же каких-либо иных философских оснований для прав человека после Холокоста. В этом моменте он более откровенен, чем Дузинас. Чего я не нахожу, однако,— это «альтернативного понимания прав человека», которое Перрин обещает, пусть и очень предварительным образом. И, как всегда, остаётся вопрос — что делать? Заключительная глава этой книги стремится исследовать, по меньшей мере, один способ активного отклика — и его недостатки.

Заключение

Я не могу завершить эту главу, не сославшись на ироническое заявление Славоя Жижека о «постмодернизме». Он говорит о

«…Покорном „постмодернистском“ принятии факта, что общество является сложной сетью „подсистем“, почему определённый уровень „отчуждения“ и конститутивен для общественной жизни, так что полностью прозрачное для самого себя общество есть утопия с тоталитарным потенциалом. (В этом смысле, именно Хабермас — „постмодернист“, в отличие от Адорно, который, несмотря на все свои политические компромиссы, до конца оставался привержен радикально утопическому видению революционного искупления.)» [684] .

684

Zizek (2004a) p. 514.