Высадка в Нормандии

Это действительно было «гнусным карнавалом», как писал один автор, но такие карнавалы были регулярными почти с самого дня «Д». Как только город, поселок или даже деревню освобождали союзники, «стригали» брались за дело. В середине июня, в рыночный день вслед за взятием Карантана 101-й воздушно-десантной дивизией, местные жители публично обрили дюжину женщин. 14 июля в Шербуре по улицам проехал грузовик, полный женщин, большинство из которых были еще подростками. В Вильдье одной из несчастных была женщина, просто работавшая уборщицей в немецкой комендатуре. В одном лишь департаменте Манш за предоставление сексуальных услуг немцам была арестована 621 женщина. Кое-где мужчин, нанимавшихся работать на немецкие заводы, тоже брили наголо, но это было исключением. Главной мишенью были женщины. Зависть маскировали под моральное порицание. Предметом зависти была еда, которую они получали за свои услуги [258] . Иными словами, из этих молодых женщин легче всего было сделать козлов отпущения, особенно тем, кто хотел скрыть собственный отказ от участия в Сопротивлении.

258

Когда Арлетти, великая актриса и звезда фильма «Дети райка», умерла в 1992 г., некрологи были полны обожания. В них ни слова не было о ее сомнительной интрижке с офицером люфтваффе (который впоследствии стал западногерманским дипломатом и был съеден крокодилом во время заплыва на реке Конго), разворачивавшейся в основном в отеле «Риц». Но затем в некоторые газеты стали приходить письма, в которых выплеснулась злоба, копившаяся почти пятьдесят лет. Этих людей возмущало не то, что она спала с врагом, а то, что она обедала в «Рице», когда вся остальная Франция голодала. (Прим. авт.)

В рядах союзников тоже встречалось моральное замешательство, если не лицемерие. Находившийся на аэродроме в районе Байе Джок Колвил усмотрел иронию в том, что Монтгомери распорядился закрыть все бордели. «Военную полицию поставили у входов, чтобы обеспечить выполнение приказа. Но некоторые малоимущие дамы вскоре появились в поле рядом с нашим садом. К ним тут же выстроились очереди из летчиков. С сожалением вынужден констатировать, что среди них были и добрые католики из числа франкоканадцев. Они расплачивались, в частности, банками сардин». Французы были шокированы тем, что американские солдаты считали легким делом купить француженку. После вечерней попойки они колотили в двери крестьянских домов, спрашивая, есть ли там для них какая-нибудь «мадемуазель». Более предприимчивые солдаты заучивали несколько фраз из казенных французских разговорников. В газете «Старз энд страйпс» [259] тоже публиковались полезные выражения типа «Моя жена меня не понимает».

259

«Старз энд страйпс» – официальная газета Вооруженных сил США.

Взаимное непонимание и столкновение очень непохожих культур, вероятно, повлияло на франко-американские отношения даже больше, чем радость освобождения. Жительница одного городка к юго-востоку от Мортена описывала восторг граждан, когда они, размахивая флагами и распевая «Марсельезу», встречали колонну американской 2-й танковой дивизии. Французы были очарованы креольским акцентом каджунов [260] из Луизианы, но их шокировало, что американцы «явно считали нас отсталым народом». «Один из них спросил меня, бывала ли я когда-нибудь в кино», – рассказывала женщина. Она ответила, что кинематограф, равно как и автомобиль, был изобретен во Франции. «Он был ошеломлен и не до конца мне поверил».

260

Каджуны – франкоязычные жители штата Луизиана, потомки давних французских колонистов. До 1803 г. это была французская колония, а французский язык до сих пор является в штате официальным.

Многие американцы, уже считавшие Францию чуть ли не врагом из-за немецкой оккупации, укрепились в своих предрассудках, потому что многие местные жители доносили на своих соседей как на «пособников немцев». Даже сотрудники американского УСС и Службы контрразведки плохо разбирались и во французской политике, и во «франко-французской войне», тлевшей со времен революции XVIII века, и теперь, похоже, грозившей вспыхнуть вновь. По распространенному мнению, уходящему корнями в американскую историю, все проблемы Старого Света коренятся в продажности тамошней аристократии и пороках европейского колониализма.

Эту точку зрения больше всего разделяли члены левого крыла Сопротивления, которые поставляли союзникам большую часть разведданных, в особенности бойцы коммунистических ФТП. У них были все основания ненавидеть режим Виши – во время оккупации захваченных коммунистов расстреливали без суда и следствия. Они также считали, что пришло время для новой революции. Поэтому они пытались убедить американских офицеров, и нередко успешно, что все французские аристократы и буржуа – коллаборационисты. Исходя из своих убеждений, они не делали различия между теми, кто поддерживал Петена после разгрома 1940 г., и теми, кто активно служил немцам [261] .

261

Если учесть, что французские суды, рассматривавшие после войны дела вишистов, установили тесную связь этого режима с немецкими оккупантами, действительно трудно разграничить его чиновников и тех, кто прислуживал немцам по собственной инициативе.

Задача отфильтровывания тысяч французов и француженок, арестованных за коллаборационизм летом 1944 г., оказалась настоящим испытанием для зарождающихся органов временного правительства де Голля. К осени число дел, требовавших рассмотрения, составило 300 000. В Нормандии арестованных свозили в лагерь у деревушки Сюлли близ Байе. Доставляли их сотрудники французской военной контрразведки, жандармерии, иногда американская военная полиция. Немало было и «перемещенных лиц»: русских, итальянцев, испанцев, – они пытались выжить, воруя продукты на фермах.

Формулировки обвинений против французских граждан были самыми разнообразными и нередко туманными. Они включали в себя «снабжение врага», «отношения с немцами», выдачу членов Сопротивления или десантников союзных войск, «антипатриотическую позицию во время оккупации», «прогерманскую деятельность», «предоставление гражданской одежды немецким солдатам», «мародерство» и даже «подозрительную с точки зрения государства деятельность». Почти любого, кто сталкивался с немцами при каких бы то ни было обстоятельствах, могли обвинить и арестовать.

Напряженность между освободителями и освобожденными приводила к инцидентам разной степени серьезности. Наибольшее негодование вызывали дорожно-транспортные происшествия. В них страдал в основном домашний скот, но были и случаи смерти мирных жителей. Причиной был постоянный поток тяжелых грузовиков, двигавшихся на юг, чтобы доставить припасы сражавшимся там войскам союзников. Примером конфликтов иного рода стала ситуация, когда одна женщина увидела английского солдата, который угощал апельсином немецкого пленного. Она пришла в негодование: ведь французские дети никогда даже не пробовали апельсинов. С другой стороны, армейские повара всегда были добры к детям, округлившимися глазами глядевшим, как им отрезают куски белого хлеба, а он вызывал у них больший восторг, чем мармелад.

Историк Клод Кетель вспоминал, как был ошеломлен, когда, еще маленьким, впервые в жизни увидел среди шедших через Берньер-сюр-Мер канадцев темнокожего солдата. Маленький Клод не смог удержаться и спросил его, почему он черный. «Это потому, что я редко моюсь», – пошутил тот. Клод воспринял его слова буквально. Он хотел отплатить солдатам за их щедрость и побежал домой, стащил у матери драгоценный кусок мыла, потом помчался назад и успел протянуть мыло темнокожему солдату перед самым отъездом его подразделения. Увидев протягивающую мыло руку, солдаты покатились со смеху. Колонна уехала из города, а Клод остался горько рыдать в одиночестве.

Однако союзных солдат раздражали постоянные кражи местным населением их обмундирования и продовольствия. Французские власти деликатно называли это «самовольной реквизицией». Черный рынок, основным товаром на котором изначально были американские и английские сигареты, теперь торговал еще и краденым горючим, и автопокрышками. Но и солдаты союзников далеко не были невинными овечками в том, что касается краж. В Кане офицер отделения военной администрации писал, что «грабеж английскими солдатами магазинов и других зданий является серьезной проблемой, но пойманных нарушителей сурово наказывают». В хаосе войны многие солдаты, никогда ничего не кравшие у себя на родине, не могли удержаться от того, чтобы взять то, что, как им казалось, плохо лежит. «Наши солдаты мародерствовали, – писал Майлз Хилдъярд из штаба 7-й танковой дивизии. – Среди них было и двое военных полицейских, пойманных на краже имущества двух старых графинь в близлежащем замке». Даже английские офицеры обкрадывали дома, где их расквартировывали. Все больше французов отмечали, что «немцы вели себя гораздо приличнее».

Но самым тяжким грузом на сердца нормандцев легло ужасное разрушение их городов и деревень. Американский врач писал о деревьях, оставшихся без листвы из-за артобстрела, о тушах скота, гниющих на полях, о городах, превратившихся в развалины. «Цинично выглядели рекламные листовки швейных машин “Зингер”, приклеенные к уцелевшим стенам разрушенных зданий. У некоторых домов фасад был снесен как раз на уровне столовой, и сквозь зияющий пролом, как в театре, можно было увидеть стол с аккуратно расставленными вокруг него стульями. Когда французские беженцы возвращались после боев в разрушенные дома, некоторые просто стояли в оцепенении при виде того, что осталось от их жилищ. Другие с горечью понимали, что теперь придется восстанавливать все бесцельно разрушенное. Иногда понять страдания французов солдатам союзников помогала маленькая деталь. Для одного английского солдата таковой стал маленький домик под названием «Мон-Репо», разрушенный снарядами.