Выстрел в чепчик

Я одобрила эту идею:

— Пускай покупает — буду с Марусей общаться через Интернет.

— Это тоже борьба с пьянством, — съязвила Роза.

— Иди ты к проктологу, — шутливо напомнила я. — Уже хочу позвонить Марусе.

Роза опять взялась за ручку двери.

— Да, пойду, — сказала она. — Так мы не решили, что делать с Марусей?

— Позвоню и вместе с ней решу.

— Будь с ней поласковей, — посоветовала Роза.

Я обиделась:

— Хочешь сказать, что я грубая?

— Ни в коем случае, — испугалась Роза. — Ты не грубая, ты прямолинейная, но тот, кто тебя не знает, может эту прямолинейность за грубость принять.

— Маруся знает меня достаточно, — напомнила я. — Иди к проктологу, а я иду звонить Марусе.

— Да, правильно.

Роза приоткрыла дверь, сделала решительный шаг на лестничную площадку, но внезапно затормозила и, волнуясь, сказала:

— И все же будь с Марусей понежней. Она одна, у нее тяжелый период, это я тебе как гинеколог говорю.

— Хорошо, буду, — пообещала я.

— Ну все, я пошла.

— Да-да, конечно, иди…

Я послала Розу к проктологу и сразу же позвонила Марусе.

— Что ты делаешь? — спросила я.

— Ухожу из жизни, — печально сообщила Маруся.

Глава 29

Маруся уходит из жизни!

А как же все мы! Как мы будем без нее?!

— Маруся! — закричала я. — Сейчас не время для шуток! Период не тот. Пупс и все такое, шляпки опять же эти, стрелы, картины.

— Я ухожу из жизни, — рыдающе сообщила Маруся, — и мне на все наплевать.

— Опять напилась? — спросила я, про себя отмечая, что если и напилась, то совсем несильно, поскольку пьяная Маруся обычно любит жизнь.

— Я напилась? Как не стыдно тебе? — укорила меня Маруся. — Это вы там пьете беспробудно, а я тут одна из жизни ухожу.

— Я не пила, — оправдалась я. — Это Тамарка пила с бабой Раей.

— А со мной баба Рая не пьет, — пожаловалась Маруся и сразу же сделала не правильный вывод:

— Значит, правильно я из жизни ухожу.

— Маруся, баба Рая с тобой не пьет, потому что ты слишком бурно ей радуешься, а у нее кости слабые, вот она и боится.

Услышав это, Маруся и вовсе запечалилась.

— Я всем радуюсь, — сказала она, — и все меня боятся, особенно мужчины. Один Ваня меня не боялся, он прямо всю меня любил. Мне не страшно уходить из жизни — у меня была любовь, а не та циничность, не та пошлость, что у вас с Астровым.

Опа! Вот и донежничалась, послушалась Розу как гинеколога. И после этого еще будут мне говорить, что это я грубая.

— А что у меня с Астровым? — насторожилась я.

— Сказала же тебе уже, — заявила Маруся. — Не приведи господи, что там у вас.

— Ты можешь выражаться ясней?

— Ясней цензура не позволяет.

— А в чем, собственно, дело? — зверея, спросила я. — Чем тебе мой Астров не нравится?

— Астров мне нравится, я про отношения говорила. Прямо вся сгораю со стыда за вас. И еще ты прямо вся берешься воспитывать чужого ребенка. Покойная Нелли в гробу переворачивается, наблюдая за тем, как ты уродуешь ее сына. Да что там Нелли, мне прямо всей Саньку жалко.

Вот это Маруся дает! Жаль, что она далеко. Нет, поспешила я с Интернетом. С Марусей надо общаться только живьем и только с дубиной в руках.

— А чем я плохо воспитываю Саньку? — с трудом сдерживая слезы, спросила я. — Сказки ему каждый вечер читаю. С Астровым и читаем. Между прочим, по ролям. Тебе вот читали по ролям сказки?

— Разве из меня что-то хорошее получилось, что ты взялась равняться на меня? — вопросом ответила Маруся.

И на том спасибо, во всяком случае, самокритично.

— Целые спектакли с Астровым Саньке перед сном устраиваем, — продолжила я. — Санька так ржет…

— Вот именно, что ржет, — прервала меня Маруся. — Чем ты кормишь его? Одним овсом. Потому и ржет уже, как конь, ребенок. Я же видела, каждый день на завтрак овсянка. Так и порадуешься, что Нелли умерла. Хоть не видит, как издеваются над ее ребенком.

Слезы брызнули из моих глаз.

— Овсянка полезная, — закричала я, — ее даже эквилибристы каждый день едят для развития связок.

— Ну и не жалуйся потом, что твой Санька скачет, как эквилибрист. Тебе что, балыка дать ребенку жалко? Да колбасы копченой.

Я пришла в ужас.

— Маруся, да кто это говорит-то? Мне жалко? Да ты столько поела у меня этого балыка, что всю улицу накормить было можно — О, уже упрекаешь, — обрадовалась Маруся. — Все ждала, когда начнется, и дождалась — началось. Давай, давай, упрекай. Тебе всего жалко. Тебе и для Саньки жалко И балыка жалко. Ишь, как разнервничалась, а все почему? Да потому, что я прямо вся тебе правду сказала!

Тут уж я обезумела, потому что только сумасшедший стал бы такой разговор продолжать, а я продолжила.

— Мне жалко Саньке балыка?! — завопила я. — Нет, ну сказать такое! Это же ребенок! Он же не может, как взрослые, как ты, жрать все подряд, любую гадость.

Может, и водки прикажешь ему подавать?

— Да с такой мамой он скоро и сам догадается, — изрекла Маруся и, забыв о том, что уходит из жизни, жизнерадостно заржала, хоть и не ела овсянки.

Смех этот меня немного охладил, я взяла себя в руки и, сдерживаясь, сказала:

— Маруся, ты, по-моему, чем-то занята была, так не буду тебе мешать.

— Чем я была занята? — удивилась Маруся, явно считая, что высказала мне непростительно мало.

Был у нее приличный настрой.

— Ты из жизни собиралась уходить, — напомнила я, — так уходи и не отвлекайся на чужие проблемы.

Кто знает Марусю, тот поймет, в каком русле пошел наш разговор. Я взялась выступать не в своей весовой категории, и нахрапистая Маруся в два счета довела меня до слез. Закончилось тем, что я крикнула:

— А, иди ты! — и с рыданиями бросила телефонную трубку.