Wunderland обетованная

— Понятно. Пишу: беспартийный. Корабли, говоришь? Крайнее судно когда у нас было, Тимофей Иванович? Ещё в мае?

Максим сполз по подушке и протяжно вздохнул. Вот тебе и тепло и уют, и сердечное радушие!

— Поесть дадите?

Тимофей Иванович кивнул заглядывавшей через плечо девушке:

— Дашка, принеси ему тушёнку с хлебом.

От этих слов у Максима закружилась голова.

— Так где, ты говоришь, немцев видел? — Тимофей Иванович показал напарнику на стол: — Феликс, подай карту.

Сложенный вчетверо затёртый лист карты был меньше тетрадного листа, и Максим никак не мог сообразить, какой участок острова он показывает. Вдруг перед глазами мелькнуло знакомое название.

— Вот! Мыс Утешения!

— На Утешения? — Тимофей Иванович удивлённо посмотрел на карту. — Феликс, вы же там недавно с ребятами проходили?

— Конечно, проходили! Нет там никого.

— Немецкая база под землёй! Она спрятана в скале! Потому вы её и не заметили.

Максим начинал злиться. Проделать такой путь, чтобы сейчас из него делали полного идиота? Это уже слишком! Несмотря на пытавшиеся его уложить на кровать руки, он сел, выставив из-под тулупа голые ноги.

— Смотрите! — Максим исступленно тыкал пальцем в разложенную на коленях карту. — Вот здесь, у самого берега, есть небольшой причал. Его не спрятать. А рядом утёс. У его подножья и есть вход в базу. А на вершине башня корабельного орудия!

Тимофей Иванович с сомнением посмотрел на Феликса.

— Что скажешь?

— Врёт!

— Что-о? — у Максима от возмущения вытянулось лицо.

— И знает, о чём врёт! Там действительно есть заброшенный причал, сооружённый ещё до войны артельщиками. Я вначале подумал, что он просто не в себе, а теперь вижу, что это хитрый провокатор!

— Сам ты!

Максим хотел схватить Феликса за бороду, но Тимофей Иванович с помощником вскочили и, придавив лицом в подушку, заломили ему за спину руки.

— Всё! Всё! — взмолился Максим.

От боли потемнело в глазах. Но ещё больнее было от обиды.

— Там остались мои товарищи, — он застонал и, распластавшись на кровати, шмыгнул носом. — Я искал вас, чтобы предупредить вас и спасти их. А вы…

— Против нас разыгрывается какая-то хитрая диверсия, — не сдавался Феликс. — А это продажный провокатор, подосланный немцами, чтобы уничтожить нашу станцию.

— То-то и не вяжется. Если бы его подослали немцы, то он был бы в советской форме и с ППШ на шее, и не лежал бы в снегу, обмороженный. А к мысу Утешения, Феликс, придётся сходить ещё раз.

— Нельзя туда вам идти, — успокоившись, Максим снова свесил с кровати ноги. — Нужна помощь, и побольше. Там немцев немного, но они особенные и очень сильные.

— Ну конечно — богатыри из Тюрингии! — хмыкнул Феликс. — Ты лучше расскажи, как ты им продался.

Максим уткнулся лицом в ладони и тоскливо вздохнул.

— Больше всего мне сейчас хочется назвать тебя редкостным мудаком, но боюсь, что вы опять начнёте крутить мне руки. У немцев в плену два моих друга. Над ними проводят страшные опыты. Я с невообразимым трудом выбираюсь оттуда, брожу по тундре, бегаю от медведей, жру птиц и мышей, еле живой приползаю к вам, а вы мне устраиваете допрос с пристрастием и ещё обвиняете чёрт знает в чём. Где справедливость?

Матвей Иванович кашлянул в кулак и, заметив застывшую в дверях с подносом дочку, смущённо сказал:

— Ты пока поешь, а потом ещё поговорим. Ты это… в общем, извиниться никогда не поздно, гораздо страшнее ошибиться. Но всё равно, пока я не получу указаний с Большой земли, ты считаешься под арестом. Что ты нам сейчас рассказал, я, конечно, немедленно передам в управление Главсевморпути, а там пусть они решают, что дальше делать. Пусть хоть сам Папанин сюда летит, мне без разницы, как скажут, так и будет.

Матвей Иванович с Феликсом вышли. На отцовский табурет тут же опустилась Даша и протянула Максиму поднос. На алюминиевой тарелке красовалась сохранившая форму банки тушёнка, а рядом нарезанная половинка хлеба. Почуяв ударивший в нос запах мяса, Максим жадно протянул руки и схватил тарелку. Набив рот, он блаженно зажмурился.

— В жизни не ел ничего вкуснее, — промычал он, раздувая щёки.

Девушка улыбнулась:

— Мы тушёнку сами делаем.

На миг оторвавшись от тарелки, Максим посмотрел ей в лицо. Совсем ещё юная, румяная, с длинной, переброшенной через плечо на грудь косой. От его взгляда девушка залилась ещё большим румянцем.

— Тебя Дашей зовут?

— Ты же слышал.

— А я Максим.

— А это я слышала.

— Кхм!

Разговор не клеился, и Максим, не слишком расстроившись, вновь уткнулся в тарелку. Неожиданно накатила тошнота, и он, скривившись, откинулся на подушку.

— У тебя красивая коса!

— А ты видел некрасивые косы?

— Я вообще никаких не видел. У нас девушки предпочитают совсем другие причёски.

— А у вас — это где?

— Далеко. Сколько я у вас здесь разлеживаюсь?

— Почти сутки.

Максим огляделся: чёрные стены из обструганных брёвен, маленькое окно с подступившим до середины снегом, три деревянных двухъярусных кровати, на полу медвежья шкура, в углу выбеленная печь. Не дом, а избушка из сказки «Морозко»!

— А ты правда мышей ел? — смутившись из-за затянувшейся паузы, спросила Даша.

— Правда. Была какая-то без хвоста.

— А-а. Это лемминг.

В тарелке было ещё полно тушёнки, но от одного её вида вновь подкатила тошнота. Максим отвернулся, а Даша, заметив его мучения, потянула к себе поднос:

— Ты уже всё?

— Подожди. Может, отпустит. Ещё хочу, но не могу.

Ему не хотелось, чтобы она уходила, и он, подмигнув, застенчиво спросил:

— Даша, а ты не знаешь, где моя одежда?

Максим заглянул под придавленное тулупом одеяло и заметил, что лежит в одних трусах.

— Я её там, у большой печки, сушиться повесила. Она вся насквозь промёрзла. Ты, наверное, в лужу упал?

— Да, упал… ещё в какую!

— Когда тебя нашли, ты был уже весь белый. У тебя лицо и руки были обморожены. Так мы тебя медвежьим жиром растирали.

— И ты растирала? — чувствуя, что краснеет, спросил Максим.

— А как же! Я и жир на плите грела, и горячие компрессы делала.

— Можно я оденусь?

— Говорю же, что одежда ещё не просохла. Да и папа не разрешает, боится, что ты сбежишь.