Я и мой автомобиль

Главный судья писал за темным столом судьбу человеческую, и было ясно, что есть время грешить, но нет времени каяться. И еще было ясно, что никакое раскаянье не превысит греха, ибо автомобилист рожден в грехе, в грехе же и погибнет, а раскаянье - это одни разговоры.

Взыскующие очищения гудели наивным гулом, как пчелы, перепутавшие улей. Иные щупали душу - на месте ли - и, если не находили, отправлялись искать ее в окрестные земли.

Нет, не однороден род человеческий, ибо человеки делятся на два табора - на тех, у кого новые автомобили, и на тех, у кого старые. Береги честь смолоду, а машину - снову, сказано в скрижалях завета. И если предстанешь перед выбором, что беречь в первую очередь, прилепись к машине, ибо честь - дело наживное. Машина же невозвратна.

Те, у кого новые, ходили, поцокивая каблучками, суетно мотая ключиками, полные гордыни. Ах, гордыня, лютое наказание неразумных! Не из новых ли машин происходят старые и не был ли старец вью-ношей? Время кормится легкомыслием, и не было дня, чтоб ему не хватило пропитания...

Те же, у кого старые, смотрели на недавнее прошлое свое с завистливым удовлетворением, ибо знали, что все проходит.

Машины вытянулись вдоль тротуара, лоснясь румяным марафетом, густым гримом перезрелых девиц, не оставляющих надежды. Этот грим, наведенный во дворах и подворотнях, в случайных гаражах и редких косметических заведениях, был недолговечен и обманчив. Богиня Показуха, наскоро подведя ресницы, цокотала свои громогласные глупости, витая над колонной.

Грешники переговаривались вполголоса:

 - У тебя мотор дымит?

 - Дымит...

 - Слей масло, чудило...

 - Как же без масла?

 - Слей, чтоб не горело! Пройдешь осмотр - дольешь...

 - А без масла не дымит?

 - С чего же ему дымить!

 - А мотор не поплавится?

 - За пять минут не поплавится. Пока смотреть будут. Я всегда так делаю.

 - А сейчас?

 - Сейчас я мотор перебрал. У меня не дымит.

 - Где ты мотор перебрал?

 - Где перебрал - там перебрал! Слей масло.

Откуда он свалился, оригинал? Не решается сливать масло!

 - Слушай, а можно так, чтобы он не смотрел? Что ему смотреть? Что он, машин не видал?

 - Договорись...

Грешник средних лет с печальной иронией, застывшей навсегда на его бледном обличье, неприкаянно толкался меж кучек народа, выискивая собеседника. Ему нужна была родственная душа, и поэтому он безошибочно выбрал меня.

 - Это смешно,- горько произнес он, отыскав меня среди всего человечества,- это смешно.

 - Да, - учтиво согласился я, - никогда еще мне не случалось так весело смеяться.

Он приблизился ко мне вплотную и заговорил совершенно конфиденциально:

 - Поймите, это нелепо... Ведь на машине езжу я... Следовательно, я буду содержать ее в исправном состоянии... Иначе я разобьюсь... Я сам, лично, поймите меня. Следовательно, забота об исправности есть мое личное дело... Мое, а не чье-нибудь... Почему же мне не доверяют? Кому еще так нужна исправная машина, как не тому, кто на ней ездит?

От него хорошо пахло - тонкой смесью бензина, лаванды и логики. Я проникся к нему уважением.

 Видите ли, есть еще отдельные люди, которые этого не понимают. Они принципиально содержат свои машины в аварийном состоянии. Они любят чинить, разбиваться на них и переворачиваться.

Он испуганно округлил глаза:

 - Вы шутите!

К нам подбирались соратники по греху. Ничто так не привлекает внимания, как конфиденциальный разговор.

 - Что?-испуганно спросил долговязый соратник, вытянув голову с заметными ушами.
– Вы тоже слышали?

Мой собеседник встрепенулся: - Что именно?

 - Говорят, будут проверять чехлы. А у меня нет чехлов.

Мой собеседник вздохнул облегченно. Он вздохнул так, как может вздохнуть только человек, имеющий чехлы. Белозубый красавец втерся утюгом:

 - Кто смотрит - общественники или чипы?

 - Все смотрят... Какая разница, - махнул длиннющей рукой отчаявшийся бесчехольный соратник.

Красавец улыбнулся:

 - Разница, мой маленький, в том, что я хочу иметь дело с законом, а не с самодеятельностью.

 - Не все ли равно, кто осудит на страшном суде?..

 - Я хочу, чтобы меня распяли по закону, а не по простоте душевной...

Но ему не везет. Его новенькую машину уже осматривает энтузиаст. Молчаливый, суровый, неразговорчивый энтузиаст-общественник. Он осматривает машину, потом владельца, велит завести мотор, включить фары.

Белозубый красавец садится за руль послушно, вроде не он только что философствовал. Ангелу-общественнику машина нравится, он не отстает. Грешники тяжело вздыхают: если к этой новенькой машине такие придирки, что будет с нами?

Жены терпеливо сидят в автомобилях и нетерпеливо выходят размяться. Мужья, посветлев очами, толкутся стайками возле общественников, рожденных что-нибудь запретить. Налог уплачен, марафет наведен, номера шасси и моторов соответствуют действительности. Что же еще? Но еще есть сердце, трепетное сердце, которое трепещет неведомо отчего...

Я толкаюсь среди людей, люди окружают милиционеров и общественников, как муравьи своих маток. Милиционеры и общественники вершат суд. Я вглядываюсь в их лица - где же мой судия? Кому из них не понравится тормозная система, зажигание, электрооборудование, окраска или что-нибудь еще в моем замечательном автомобиле? Лица непроницаемы. Кто ведает пути судей человеческих? Кто может сказать, когда, как и в какую сторону выстрелит пятилетний пацан, в ручках которого имеется праща царя Давида?

Неисповедимы пути ни чинов, ни общественников. Я сажусь в автомобиль, откидываюсь на спинку сиденья и жду.

Да, да, двух напастей боюсь, а третьей ужасаюсь. Вероятно, главное в этой жизни - не тушеваться.

В открытом окне машины появляется кирпичная светлоокая ухмыляющаяся физиономия моего ангела-хранителя.

 - Гена! Как ты здесь?

 - Давайте документы, - говорит он, прибавляя свою мудрую формулу.

Он берет у меня документы и уходит. Я закуриваю папиросу. Мне некуда идти.

Я смотрю, как суровый общественник мучает белозубого красавца. Стайка удрученных муравьев растет. Я уже не вижу подробностей. Я вижу, как Генка расталкивает толпу. Я вижу, как он идет назад по проходу, который не успел сомкнуться. А вслед за Генкой, отколовшись от массы, ползут нерешительные муравьи, и лица их обретают надежду. Нет, пет, я им уже не соратник. Это уже совсем другие муравьи, из совсем другого муравейника, мне не чета. Нам уже не о чем разговаривать до следующего года. Они останутся тут со своими сковородками и списками грехов ждать страшного суда. А я укачу свободный и счастливый.