Я и мой автомобиль

 - А ему зачем?

Крот присел к столу, тарабаня короткими пальцами:

 - Он любит, чтобы все было в ажуре. Сережа Сименюк действительно талантливый парень. Он, конечно, лопух, но это к делу не относится. Эта маленькая мымрочка вертит им как хочет. Боюсь, что в конце концов она его отправит на каторгу. Ей нужна большая квартира! И должен сказать, Кеша, что тебе в этой квартире не жить. Ты умрешь, как Рембрандт, в полной неизвестности.

 - А Колька твой знает про эти делишки?

 - А зачем ему знать? Что у него, заместителя нет?

От автора

Пророк появился на голенастом тракторе, остановил свою технику рядом с нами и, выплюнув окурок, спросил:

 - Застряли?

 - Ты не трепись, - сказал пророку Пашка, - ты вытащи.

 Пророк надвинул кепку и полез с трактора. Он был в резиновых сапогах.

 - Кабы не я, долго бы сидели... Тут не ездят... Сбились вы... Трос есть?

 - Конечно, нет, чего захотел,-сердито ответил Пашка. Пророк покачал головой:

 - Кто же это без троса ездит?

И, не ожидая ответа, полез под облучок. Там у него лежала старая пеньковая веревка, толстая и потрепанная от частого употребления. Видно было, что таскал он в рай заблудших не однажды.

Пророк хлюпал по луже, привязывая нас к трактору.

 - Поберегись!
– крикнул он и попер медленно.

Нельзя сказать, что мы ждали спасения сложа руки или пересказывая друг другу историю своей жизни. Мы пытались выбраться и сами. Поэтому к моменту появления трактора мы уже прочно сидели на брюхе и колеса наши обращались в жиже весьма свободно.

Трактор выбрался на сухое легко. Наш автомобиль стоял за ним мокрый и грязный, отряхиваясь по-собачьи.

Парень отвязался.

 - Куда едете? Мы ответили.

 - Двенадцать километров, - сказал парень, - так и держитесь. Пашка достал рубль.

 - Помолись за нас.

Парень улыбнулся прекрасными белыми зубами:

 - Я неверующий...

 - Не может быть,- сказал Пашка.

Парень сунул рубль в нагрудный карманчик рубашки и уехал.

 - Ты его оскорбил, - сказал я, когда мы обогнали пророка.
– Ты. дал ему динарий за душевный порыв.

 - Человек склонен к обогащению, - успокоил меня Петухов.
– особенно когда никто не видит.

Мы преодолели двенадцать километров довольно быстро. На окраине небольшой деревни стояла изба в три окна. К избе примыкал дощатый крашеный забор, а в заборе находились ворота с калиточкой.

Пашка остановил машину.

 - Неудобно как-то,- промямлил я.
– Раздольнов не тот человек, к которому я могу заехать запросто.

 - Все люди, - сказал Петухов, - не те. Но жить приходится именно среди людей

Он вылез из машины, подошел к воротам и постучал. Раздался великий былинный лай. Вероятно, за забором проживал Змей Горыныч.

 - Чтоб ты околел!
– раздельно произнес Пашка в щель калитки.

Я никогда не бывал у Раздольновых. Мне казалось, что я не должен был переступать порога сего. Там происходила жизнь, к которой я не мог и не должен был иметь отношения. Конечно, время делает свое дело, в результате чего быль превращается в воспоминания. Есть время страдать от жажды и время вспоминать о страданиях, утолив ее. Раздольнов, видимо, не унижался до того, чтобы считать себя победителем, но и побежденным считать себя он не мог. Я стоял у ворот дома его и ждал, пока он отворит врата и даст отряхнуть мне пыль странствий у очага своего. Какого черта я поддался Пашке?

Заскрипел засов, из калитки вышел Иван Раздольнов. В холщовых недлинных штанах, в рубахе с пояском был он похож на пастушка-переростка. Он шел, улыбаясь широкими скоромными губами.

 - Приехали?.. Молодцы...

Посмотрел на машину, покрутил головою - уж больно грязна, - сказал, ударив ногой в шлепанце по колесу:

 - Что кобыла-то? Бегат? Пашка передразнил:

 - Отчего бы ей, сердешной, не бегти?

Раздольное снисходительно похлопал «Москвича» по пыльной заднице:

 - Эх, суета... Одно слово - город... Все асфальт вам подавай.

 - Слушай, Ваня, - сказал Петухов, - не трепись по-пустому, тут все свои...

Раздольнов снова растекся крупной улыбкой:

 - Остришь все?

 - Острю... Ты лучше поди к себе в гараж да вынеси канистру овса. А то, вишь, бензозаправки на тракте еще не построили...

 - А коли не дам?

 - Как не дашь? Мы тебе заплатим хорошо!

 Начинался спектакль.

Форма самоподачи Раздольнова казалась мне забавной. Они с Пашкой испытывали друг к другу чувство въедливой симпатии. Они кокетничали, как бы представляя друг перед другом два взаимоисключающих начала второй половины двадцатого века. Во всяком случае, здесь, у себя, Раздольнов ничем не напоминал того джентльмена, который развозил в городе сувениры.

 - Не люблю я тебя, Павел Петухов,- печально сказал Раздоль­

нов.- Не люблю. Воды тебе не подам в пекло, к огню не пущу в мороз...

– Меня не люби, хрен с тобой, а бензину дай. Раздольнов поискал у меня сочувствия:

 - Как ты терпишь его, шпыня ненадобного? Ездишь с ним, трапезу делишь...

 - Привык, Ваня,- ответил я послушным тоном.

 - Разве - привык... Ну, пойдемте... Возьми канистру-то...

Мы вошли в калитку, и на нас немедленно ринулся неправдоподобно громадный кудлатый сенбернар, крупный, как из зверинца.

 - Полкан, Полкан!
– припугнул Раздольнов.- Аль не видишь - свои.

Полкан залаял громоподобно, без охоты, как-то равнодушно.

 - Слушай!
– закричал Пашка.
– Запри ты своего Бову-королевича, чтоб ты пропал вместе с ним!

Раздольнов захохотал. Страшенный сенбернар еще разок рявкнул и рухнул на траву башкой на лапы, как тюк. Выкинул язык и задышал.

 - Из ваших, - показал Раздольное на собаку, - породистый. Матка с батькой у него ученые. Медалисты. Интеллигент, словом... Пужает,но не кидается... Не боись...

Полкан действительно полностью нас игнорировал.

 - Мне его Пивоваров подарил,- продолжал Раздольнов, отодвигая ногой камень, приваливший гаражные ворота.

 - Для охоты?
– спросил Петухов.

 - Кто же охотится с сенбернарами? Я его так держу, для дармоедства. Должен же при хозяйстве и дармоед жить, как думаешь?

Разлаписто ступая по гаревой земле, Раздольнов отворил хорошо окованные ворота, и мы вошли в прохладный гараж. В гараже стоял его известный «козел» и никому из нас еще не известный приземистый лимузин, сверкающий, как драгоценный камень.