Я не искала любовь

Я подхожу к двери, в моём взгляде сквозит испытываемое презрение.

— Когда-нибудь я попытаюсь понять, почему ты на меня злишься. Почему никогда не упускаешь возможности унизить меня и указать на мои невыносимые для тебя недостатки. Какая неразрешимая проблема сидит у тебя в закостенелом мозгу, что не позволяет даже случайно проскользнуть доброму слову. Когда-нибудь. Но не сейчас. Сейчас я должен думать только о себе. Не приходи ко мне больше. Иначе эти шесть месяцев могут стать пожизненным заключением.

***

У дедушки противоположная реакция, и он не может удержаться от смеха.

— Прости меня, Арон, мне, наверное, следовало подражать возмущению твоего отца и выложить весь сборник твоих недостатков как юриста и как мужчины, но я не могу. Мысль о том, что благодаря тебе этот наглец Колтон Тру стал ещё краснее, просто уморительна. Я бы радовался ещё больше, если бы ты ударил и его. Корнелл думает, у меня слабоумие, раз я так говорю. По правде говоря, Колтон Тру заслужил быть поколоченным в тёмном переулке так, что, возможно, его эго наложит в штаны. Ты знаешь, что около тридцати лет назад во время одной из вечеринок, когда Тру ещё был адвокатом, он осмелился сделать нежелательные знаки внимания твоей бабушке? Через несколько дней он обнаружил свою прекрасную новую машину с кузовом, отрихтованным кувалдой.

— Это была клюшка с перламутровой ручкой? — спрашиваю я, имея в виду его изысканный набор для гольфа.

На его лице появляется издевательски шокированное выражение.

— Я бы никогда не решился на подобное варварство, — отвечает он. — Испортить такую превосходную клюшку. Для таких подвигов всегда предпочтительнее бейсбольная бита.

— Если кто-нибудь нас услышит, ты будешь следующим, кто отправиться в тюрьму, — замечаю я, совершенно не волнуясь.

— Это не тюрьма строгого режима, мой мальчик, и мы не террористы. Однако я уверен, достаточно назвать имя Колтона Тру любому другому судье, чтобы получить полное оправдание и медаль за гражданскую доблесть.

— В любом случае теперь я знаю, откуда у меня это.

— Я всегда тебе говорил, что не родился графом. Я родился уличным мальчишкой, который стремился к социальному искуплению, но, хотя я и зарабатываю деньги, в моей крови всегда будут улица и простые люди. Именно поэтому мне так жаль ту девушку, Джейн Фейри. Она не заслужила, чтобы с ней обращались как с грязной девкой. Показания под присягой, представленные на слушаниях, полная чепуха, и только такая предвзятая и продажная свинья, как Колтон, мог принять их во внимание. На суде их бы уничтожили один за другим… — Дедушка делает паузу, глядя на меня менее воинственно, почти с глубоким соучастием. — Ну… почти все они были ерундой. Кроме одного, видимо. Значит, Дит не ошиблась. — Я хмурюсь, и, хотя ни о чём его не спрашиваю, на моём лице появляется озадаченность. — Дит была уверена, что ты влюбился в мисс Фейри, но ещё не осознал этого. У твоей матери определённо есть свой нюх. Она приходила к тебе? Джейн, я имею в виду.

Я отрицательно качаю головой. Она не приходила и не связывалась со мной. Дит искала Джейн всеми возможными способами, даже ездила к ней домой, разговаривала с мистером Рейнольдсом и с владельцами греческого ресторана, но ничего не добилась. Джейн переехала, возможно, сменила город. Она не оставила адреса для пересылки и даже выключила свой мобильный телефон.

Она не уехала. Она сбежала. Из города, что причинил ей боль, от меня, кто не смог её защитить и не знал, как её любить. Слушания и вся ложь, которую ей пришлось услышать о себе, наверное, нанесли ей последний удар, который она смогла выдержать. Я уверен, Джейн не смогла выдержать ещё одной боли и нового предательства со стороны правосудия.

Я способствовал тому, чтобы она ощутила боль. Своей глупостью. Мне следовало позвонить ей раньше, когда я мог, когда у меня было время, а не позволять своей гордости управлять мной. Я испугался, идиотский страх, как у имбецила, которому никогда не приходилось сталкиваться с реальными проблемами, а потом, чтобы сделать себя крутым, превратил четырёх ящериц своей жизни в драконов.

Никогда не прощу себя. Я скучаю по ней. Здесь у меня есть время подумать. У меня есть время пофантазировать. Нам было бы прекрасно вместе. Я знаю это, как знаю и то, что не забуду Джейн даже через четырнадцать лет.

— Ты нашёл кого защищать, — комментирует дедушка. — Помнишь, что я тебе говорил? Найди женщину, ради которой будешь работать, бороться, стремиться стать лучше, и твоя жизнь изменится.

— Что толку в том, что я нашёл её, если уже потерял? — рычу в ответ.

— Ты не потерял её, это невозможно.

— Не придумывай всякую чушь о том, что она всегда будет в моём сердце. Я не изменился до такой степени, чтобы довольствоваться романтической ностальгией. Я не знаю, что делать с мечтой. На самом деле, необходимость довольствоваться мечтой бесит меня ещё больше.

— Каким бы старым и каким бы романтичным я ни был, я всё ещё юрист, и предпочитаю факты мечтам, мой мальчик. Ты не можешь её потерять, так было бы, если бы Джейн умерла. Но она жива. Она точно жива где-то там, и ты её найдёшь. И тогда ты станешь лучшим адвокатом в мире.

Мои кулаки сжимаются, они словно железные молоты.

— Где-то там? — восклицаю я со злостью человека, у которого связаны руки. — Если «где-то там», о котором ты говоришь, был только Нью-Йорк, он уже стал бы гигантским стогом сена. Но, боюсь, Джейн действительно уехала за пределы города, начала в другом месте, и это уже грёбаный триллион стогов сена!

***

На свободу я выхожу совершенно другим человеком. Я был бы им в любом случае, даже без тюрьмы, но тюрьма с её ритмами, молчанием и злостью так глубоко зарылась в меня прежнего, что я превратился в нечто, имеющее другую форму и суть.

Прежде всего, форма. Не имея возможности плавать или заниматься упражнениями на свежем воздухе, я сосредоточился на тяжестях. Если раньше я был молодым адвокатом в идеальной форме, с несколькими татуировками, спрятанными под сшитыми специально для меня костюмами, то теперь я выгляжу как классический зэк с татуировками на виду, десятью килограммами лишних мышц, львиной гривой, длинной бородой и спортивным костюмом массового производства.

Затем — суть. Моя природная интроверсия превратилась почти в мизантропию. Если я верил, что время заставит меня забыть Джейн, (а я, признаться, надеялся, что так и будет), то вынужден признать, что время ни хрена не помогло. Я не ожидал, что шесть месяцев сотрут мою память и эмоции, но хотя бы сгладят острые углы. Но нет: я постоянно врезаюсь в эти грёбаные края и причиняю себе ещё большую боль, чем раньше.

Но как ни странно, я по-прежнему хочу быть юристом. Я не собираюсь становиться байкером-бунтарём или завсегдатаем худших баров Бронкса. Я стану адвокатом по уголовным делам. Хочу вернуться в залы судебных заседаний, где стирается грязная, жестокая жизнь людей и где судьям вроде Колтона Тру, к сожалению, позволено неиствовать.

И я хочу найти Джейн.

Меня не волнует, что это сложно. Я хочу знать, где она, как живёт, хотя бы это. Я не хочу, чтобы она была моей. Я просто хочу, чтобы с ней всё было в порядке.

Эмери и Джеймс не донесли на меня. Я не знаю, какой расчёт стоит за этим. Они точно не воздержались по доброте душевной. Не то чтобы меня волновало это. Меня реально бесит только то, что Джеймс не умер и, скорее всего, продолжает мучить какую-нибудь другую девушку, попавшую в его лапы.

А вот новость о том, что адвокат Арон Ричмонд выбил всё дерьмо из адвокатов другой стороны и получил шесть месяцев за неуважение к суду, просочилась и распространилась повсюду. Мне всё равно, что думают люди. Полагаю, у многих будет такое же мнение, как у моего отца, кто продолжает верить, что у него сумасшедший сын, а отец страдает слабоумием. Но я уверен, что найдётся ещё немало тех, кто, выражаясь фразой моего деда, захочет вручить мне медаль за отвагу.