Я - Русский офицер!

С глубоким вздохом облегчения, он с грохотом скинул на пол вещевой мешок прямо в коридоре коммуналки, а сам уселся на стоящую рядом табуретку. Опершись от усталости спиной на стенку, он вытер рукой пот, кативший крупными каплями из-под летного шлема, и сказал:

— С Новым годом!

— Что с тобой!? — спросила Леди, растирая ладонями, красные от мороза щеки Краснова.

— Я прямо таки упарился! Будто из бани!

— На улице двадцать восемь градусов мороза! — удивленно сказала Ленка. — А ты упарился!

— А вон, посмотри, с меня пот течет, словно я в парной просидел! — ответил парень устало, снимая летную куртку.

— А что это в мешке такое брякнуло? — спросила Леди, приподнимая тяжелый мешок.

— Уголь!

— Уголь? — удивленно переспросила девушка. — Уголь! Это значит, у нас будет тепло!

— Уголь! — утвердительно ответил Краснов, развязывая мешок.

В свете, падающем от лампочки, попадающем во мрак мешка, что-то блеснуло искрой металлического блеска. Валерка достал кусок антрацита, и хвастливо подбросив его на руке, сказал:

— Во, Алена, настоящий донецкий антрацит! Сегодня у нас будет тепло и уютно! Такого кусочка вполне нам хватит на целый вечер, — сказал он, бросив этот блестящий камень обратно в мешок.

— Вставай! Чего тут расселся? Соседи сейчас выползут из своих комнат, — сказала Леди и потянула парня за отвороты куртки, увлекая его в свою комнату.

Валерка лениво и устало поднялся и, повинуясь ее воле и девичьей силе, пошатываясь, побрел по длинному коридору.

К удивлению Краснова новогодний стол в комнате у Луневой почти «ломился от яств». Бутылка вина «Улыбка» стояла среди стола, словно Спасская башня, завершающая по тем временам скромный гастрономический этюд.

В комнате было на удивление свежо, и Валерка почувствовал, как его мокрая рубашка в один момент стала отдавать неприятным холодом. Он, ежась, присел около печки и открыл чугунную дверцу.

Жалкое, бездушное пламя лизало сырые дрова, и они предательски шипя, еле-еле тлели, не желая даже разгораться.

Он вытащил из вещевого мешка два куска блестящего антрацита, и аккуратно положил их на тлеющие дрова, слегка приоткрыв поддувало печи.

Ленка, кутаясь в пуховый платок, стояла и глядела, как ее Краснов, колдует около печи, и старается разжечь то, что гореть никак не хотело. Сердце девочки в этот миг, по-настоящему пело от необычайного умиления и первой любви. Сейчас она очень ясно почувствовала, как он, её Валерка, необычайно дорог ей.

Он был поистине надежен, словно смоленская крепостная стена, за которой можно было укрыться от любых невзгод. За его широкой, мужской спиной было удивительно спокойно и тепло. Девичье сердце как-то странно сжалось от нежности и чувственности, и она тихо подойдя к парню сзади, положила ему на плечи свои тонкие руки.

— У меня, Валерочка, все готово к встрече, — тихо сказала она, и прижалась своей щекой к его, все еще холодной от мороза щеке.

— У меня тоже готово. Через двадцать минут у нас будет тепло и уютно. Я хотел бы помыться, чтобы не выглядеть трубочистом, — сказал он, желая поскорей избавиться от угольной пыли и запаха мужского пота.

— Я сейчас, — сказала Лена и, взяв в углу комнаты большой кувшин, вышла на общую кухню, где в этот вечер суетились соседи.

Вообще-то иногда казалось, что они живут на этой кухне вечно. Наверное, это было единственное место в коммуналке, где было относительно тепло. Горящие горелки примусов, да керогазов наполняли кухонную атмосферу не только противным запахом сгоревшего керосина и подгоревшего на сковородках подсолнечного масла, но и каким-то живительным теплом. Здесь, на кухне среди баб, можно было услышать все последние новости, которые трансформировались их фантазией, и уже обросшие новыми подробностями, расползались далее по рабочему поселку всевозможными сплетнями.

— Жених? — спросила бабушка Аня, потягивая с блюдца морковный чай.

— Это мой друг, — соврала Ленка, разжигая свой керогаз.

— Ой, ой, ой, тоже мне друг! — сказала Лелька, колдующая около своего примуса. Она что-то мешала в своей кастрюле, облизывая раз от разу ложку. — Знаем мы таких друзей! Чуть что, так сразу в кровать тащат! Потом всю жизнь живешь с детьми и таким вот выродком. Всю жизнь потом думаешь, а за что мне господь такое наказание дал? — и Лелька стукнула своего мужика по лысине ложкой. — Во, тоже мне друг!!! Сидит себе и ждет, когда товарищ Сталин, будет его поздравлять с Новым годом! Хоть бы за дровами сходил, сука! В хате, словно на Северном полюсе! Скоро надо будет звать товарища Байдукова спасать нас, словно Челюскинцев с тонущего парохода! — зло процедила женщина, направляя свой гнев в сторону мужа.

— Цыц ты, дура! Сейчас схожу! Вот только дослушаю. Хорошая радиопостановка идет.

Сосед Василий сидел в уголке, подставив ухо к рваной тарелке репродуктора, из которой, словно бульканье доносилась радиопостановка «Как закалялась сталь». Он жадно затягивался «Беломором» и, не отвлекаясь от радиопьесы, пускал дым, разгоняя его ладонью словно веером.

Ленка поставила на керогаз кастрюлю с водой и, не вступая в дискуссию с соседями, молча вернулась в свою комнату. Первое, что её поразило за этот месяц зимы, это было то необыкновенное и волшебное тепло, которое давало радость настоящей жизни.

Валерка сидел на стуле, упершись головой в железный корпус печи. Исходящее тепло склонило его ко сну, и он, уставший от разгрузки вагонов, уже крепко спал.

Леночка нежно тронула его за плечо, и он нехотя открыл глаза, в которых просматривалась жуткая усталость.

— Прости, меня сморило! — сказал он, оправдываясь.

— Давай раздевайся, сейчас мыться будешь. Негоже Новый год встречать грязному, как кочегару. Посмотри на себя в зеркало…

Валерка, повинуясь, стал медленно выползать из своего любимого летного свитера. Сняв с себя рубашку, он оказался по пояс голый. Сейчас ему было лень делать какие-то лишние движения. Все тело было просто разбито и каждая мышца, каждый мускул ныл от того тяжелого мешка, который он пронес через весь город.

— Раздевайся давай, полностью, — властно сказала Ленка. — Будешь мыться весь от головы до пяток.

Валерка, взглянул на Ленку смущенным взглядом, и крепко вцепился руками в брючный ремень. Он выкатил полные какого-то неведомого ему ранее страха перед этой девчонкой глаза и, краснея от смущения, сказал:

— Я не буду раздеваться! Я тебя стесняюсь…

Леночка, с упреком посмотрела на него и совершенно спокойно, как это присуще только медицинским работникам, ответила:

— Послушай, Краснов, я уже четыре месяца по вечерам подрабатываю в Красном кресте и прекрасно знаю, как устроен мужчина. Будем считать, что ты больной, а я твоя сестра милосердия. Я пошла за водой, а ты разденься и становись в этот тазик.

Краснов, скрипя душой и повинуясь Луневой, стянул свои брюки, и остался стоять в тазу в одних трусах. В ожидании помывки он присел и замер, словно цапля на болоте, прижав локти рук к животу. Уже через мгновение, держа в руках фарфоровый кувшин с ручкой, в комнату вошла Лена.

— Краснов! Что ты стоишь, словно памятник Кутузову? Ты что, так в трусах и будешь мыться? — удивленно спросила она.

— Я, Лен, тебя очень стесняюсь, — ответил Краснов, держась обеими руками за резинку своих трусов.