Я - Русский офицер!

Вернувшись с «охоты», звено капитана Храмова находилось в состоянии «дежурного отдыха». Вылет был не особенно удачным.

Легендарные асы Люфтваффе, словно предупрежденные о вылете в поисках добычи звена Храмова, попрятались под стволы зениток. В небе, кроме воздушных шаров артиллерийских корректировщиков, не было ни одной цели. Истребители, отстрелявшись по воздушным «шарикам», да маломерным наземным целям, так и вернулись на базу, не имея на своем счету ни одной солидной победы.

— Что он там тарахтит? — спросил гвардии капитан Храмов, читая очередной номер «Красной звезды». — Неужели некому взять трубку!? Ты бы, Краснов, послушал! Может быть, на сегодня еще вылет намечается?

Старший лейтенант нехотя поднял трубку и спросил:

— Алло, «Лютик» на проводе!

В это время его уставший лик словно исказила страшная нервная болезнь. Такого ни гвардии капитан Храмов, ни старший лейтенант Иван Заломин еще не видели. В одно мгновение лицо Краснова посерело и странно осунулось.

— Что там случилось? — спросил Храмов, затягиваясь папиросой.

— Этой ночью наши девчонки на базу не вернулись! Звено Сёминой на зенитки фрицев напоролось. Сгорело три машины, — сказал Краснов дрожащим голосом.

Он приложил трубку к своей груди и в это самое мгновение словно окаменел. Слезы покатились по его лицу. Еще позавчера девчонки были живы.

В этот момент он вспомнил все, что связывало его со старшим лейтенантом Зориной. Вспомнил их первую встречу, её улыбку и озорной курносый носик. Вспомнил бездонные, голубые глаза девчушки-хохотушки. Вспомнил и первый поцелуй, подаренный ему на женский праздник восьмого марта. От этих воспоминаний на душе стало настолько плохо, что он, не скрывая своих эмоций, и не стесняясь своих боевых друзей, заплакал. Бросив трубку на аппарат, он плюхнулся на кровать, уткнувшись лицом в подушку.

Нет, Краснов не плакал, все его тело вздрагивало от приступов. Краснов рыдал, как рыдают, потеряв самых близких людей. Только сейчас он понял, насколько Света была дорога ему. После ссоры он еще лелеял надежду, что помирится с ней. Верил в то, что это всего лишь очередной девичий каприз. А теперь он чувствовал за собой настоящую вину. Было такое ощущение, что эта нелепая смерть есть следствие их раздора. Если бы Света знала, что Краснов любит её. Если бы она знала, что её ждет на земле дорогой девичьему сердцу старший лейтенант, точно так же, как она ждала его из боевых вылетов, она бы сделала все, чтобы вернуться домой. Ведь Зорина была классным пилотом и смогла бы вполне даже на одном крыле посадить разбитую машину на свой аэродром. Если бы она только знала, что кому-то дорога и кем-то очень, очень любима.

Теперь становилось понятно, почему сегодня в небе не было фрицев. Зная, что за смерть своих боевых подруг русские безжалостно будут мстить, «доблестные» асы Люфтваффе, словно крысы прятались в своих «норах» под защиту зениток. Они уже знали, что карающий меч расплаты обязательно настигнет их и не будет к ним ни жалости, ни пощады. И будет до последнего патрона их бить простой русский Иван. Будет бить с утроенной, нет — удесятеренной неземной яростью. Бить так сильно, что пресловутые и легендарные 109 немецкие «Мессеры» будут гореть, словно свечи перед православным алтарем.

Вечер прошел в полном молчании. Никто из офицеров не вымолвил ни слова. Все ходили словно тени, и было видно, какая скорбь появилась на лицах офицеров.

Ведь еще позавчера все девчонки были живы. Они сидели в этой комнате, пили вино, смеялись и верили в то, что когда придет победа, они смогут вернуться к мирной жизни. Верили, что смогут нарожать детей и любить, любить тех, кто все эти годы войны был рядом с ними, разделив нелегкую судьбу военного летчика.

Но сегодня все было иначе. Боль утраты, словно черная пелена, накрыла каждого летчика третьей эскадрильи. К вечеру, как подобает у христиан, стол был накрыт на помин.

Поминки по невинно убиенным всей эскадрильей собирали молча. Среди тушенки, вареной картошки, свежего лука, стаканов и кружек со спиртом, в самодельных рамочках стояли фотографии любимых всеми девчонок. Черные ленты, любовно вырезанные из бумажной упаковки аэрофотопленки, перечеркивали фотографии боевых подруг. Они, словно живые, продолжали улыбаться со своих портретов, прячась за стаканы с водкой, прикрытых сверху по традиции ломтиками черного хлеба. Спирт пили стоя и молча! Никто не закусывал. Все старались, как бы за жжением крепкого напитка усилить и без того сильнейшую скорбь невозвратной и непомерной утраты.

Каждый летчик в своей душе не просто сожалел о смерти девчонок, это была настоящая и почти неземная трагедия. Ведь только в них, в своих боевых подругах они видели не только веселую компанию для фронтовых вечеринок, которая отвлекала их от жестоких будней и дарила радость общения. В них было олицетворение всего женского мира — любимых невест, жен, матерей. В них была нежность, доброта и любовь. В них было продолжение рода, уют домашнего очага и настоящее мужское счастье.

Гнев и ярость к врагу в ту минуту закипала в душах каждого из них, словно расплавленная магма в жерле вулкана. Она, достигнув критической массы, просто должна была выплеснуться наружу, чтобы своей адской температурой и огнем истреблять тех, кто был повинен в смерти не только родных и близких, но и всех тех, кто просто был убит рукой врага. Каждый в ту минуту, словно перед иконостасом клялся отомстить фашистам за смерть боевых подруг. Каждый в ту минуту представил себе, как будет смертельным огнем своих пулеметов и пушек разить того, кто непрошенным пришел на эту землю. Тех, кто ворвался в мирную жизнь и перевернул все устои простой человеческой морали, кто уже давно заслужил эту смертную кару и сейчас ждет, когда же меч правосудия опустится на его фашистскую шею.

Краснов, с трясущимися руками, курил одну папиросу за другой. Спирт, словно вода, вливался внутрь организма, обжигая пищевод и стенки желудка. Но это жжение было в тысячи крат меньше, чем то, которое испытывала его израненная душа. Она горела и ныла нестерпимой болью не только от этой, но и других утрат, которые ему довелось испытать за время службы в полку.

Вытащив из планшета потрепанную по краям фотографию, он впервые положил её на стол перед своими друзьями и сказал:

— Вот они, пресловутые ястребы Геринга! Запомните все их гадкие рожи! Вот они, хваленые «рыцари» неба! Все они достойны только уничтожения! Пусть скорбят по ним их матери и жены! Пусть дети никогда не вспомнят своих отцов, а вспомнив, пусть краснеют от стыда за то, что они сделали для своих внуков.

На фотографии среди футбольной команды Смоленского авиационного завода, сидели, улыбаясь, немецкие летчики.

— Ни хрена себе!!! Ого! Откуда это у тебя? — спросил гвардии капитан Храмов, рассматривая фото перед мерцающим светом коптящего «бздюха».

— Приезжали, командир, в сороковом по обмену опытом на завод, да и в футбол поиграть. Мы им навешали тогда, как щенкам 2:1, - сказал Краснов.

— Вот мой отец. Вот я, а это — сволочь белогвардейская, фельдфебель Франц-Йозеф Вольф. Бежал в гражданскую из России в утробе своей мамаши. А это его однополчане. Группа «Кондор» в полном составе. Гернику, Барселону Мадрид в тридцать шестом бомбили и стерли с лица земли за сорок минут.

— Ты, Валерка, смотри, будь аккуратней с этой фоткой! СМЕРШ, он же не дремлет! Как узнают особисты, что ты еще до войны с немцами в футбол играл, они разбираться не будут. Дай бог, в лагерь попасть, а так могут еще и к стенке поставить или отправить на передовую в штрафбат! — сказал Храмов, передавая фото Ване Заломину.

— Холеные какие, суки! Держатся уверенно, словно хозяева этой жизни! — сказал Иван, дымя папироской. — Я бы надрал им задницу!

— А я, мужики, специально держу это фото, чтобы знать врага в лицо! Хочу всю их команду порешить, чтобы даже в памяти ее не было. Только за этих одиннадцать сволочей, господь спишет с меня все прегрешения в этой жизни. Я отомщу им, сукам, за смерть наших девчонок! Клянусь, мужики, честью русского офицера! — сказал Валерка, крепко сжав зубы.