Я - Русский офицер!

Кто прямо в одежде, завернувшись в тюремное одеяло, уже спал, кто перед сном доедал остатки хлеба, бережно сохраненного с пайка, запивая его на ночь голым кипятком. По серым и даже почти черным лицам с ввалившимися глазами было видно, что этим людям было сейчас не до карточных игр. Каждый из них, имея огромный срок, в отличие от воров тянул его из последних жизненных сил, не теряя надежду на возвращение домой. Хотя надежда эта была мизерная и эфемерная. На фронт забирали только бытовиков и даже воров, а политзеки-«контра», вкалывала дальше, постоянно ожидая от Сталина какого-то чуда, которое так никогда и не произойдет.

* * *

Лагерное отделение Управление Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерей «Искра» МВД СССР находилось невдалеке от аэродрома. Подъем в зоне был ранним. В пять часов утра все были на ногах и после короткого завтрака в лагерной столовой, под конвоем пешком, направлялись на работу. Окруженная трехметровым дощатым забором и тремя рядами колючей проволоки, зона располагалась в конце посадочной полосы, так называемого «подскока». Каждый раз, взлетая или садясь на приготовленное зеками поле, летчики перегонного полка рисковали нечаянно зацепить забор или торчащую с вертухаем вышку, да оказаться в лагере в обществе заключенных. Как ни опасался командир полка подобного инцидента, он все же случился:

Это не был первый полет Краснова по трассе Анадырь-Сеймчан. В условиях полярной ночи он всегда выходил спокойно на свой аэродром и садился без проблем. Но сегодня что-то было не так. Самолет с самого начала полета трясло и странные, лязгающие звуки двигателя за его спиной заставляли насторожено держаться весь путь, вплоть до самого «подскока».

Валерка сажал промерзшую на высоте восемь тысяч метров «Аэрокобру», в условиях полярной ночи. Ведущий А-20 «В» «Бостон» уже приземлился и освободил рулежку для посадки «Аэрокобр» и самолетов «Хиттихоук», идущих следом за ним «журавлиным клином».

Из-за разыгравшейся метели, Краснов фактически не видел посадочной полосы. Жалкое свечение фонарей и аэродромных огней разрывали внезапно опустившуюся на поселок поземку. Через мрак ночи и снежную круговерть, Краснов уже четко видел свой заснеженный «старт» и привычно потянул ручку управления на себя. 1450 километров полета были позади, и ничего не предвещало неприятностей. Где-то уже голодным желудком Валерка предвкушал плотный ужин в офицерской столовой в компании друзей летчиков его перегонного полка, как вдруг…

Полоса была рядом… Он ощущал всем своим телом, как самолет послушно приближается к земле и касается занесенного снегом металлического аэродромного покрытия. В этот самый миг, промерзшие на большой высоте резиновые шасси из американской резины, рассыпались, словно стеклянные. Самолет «разулся» и громыхнул по металлическим полосам аэродрома магниевыми дисками, поднимая клубы ослепительно белого огня. Поломав выпущенные стойки, истребитель без тормозов и управления, прямо на «брюхе» понесся в сторону лагеря. Намотав на загнутый винт колючую проволоку запретной зоны, он протаранил дощатый забор и замер между занесенных снегом бараков осужденных.

Что было после, старший лейтенант Краснов не помнил. Очнулся он от яркого красного света, который бил прямо в лицо. Голова в тот момент разламывалась от нестерпимой боли. Странный силуэт человека во всем красном склонился над ним и что-то проговорил. Но Валерка не смог разобрать даже слова. Отвратительный, насаждающий звон стоял в ушах. Странное бульканье звуков исходило, словно из-под толщи воды. Тошнота подступила к его горлу и он, вцепившись в простыню обеими руками, вновь отключился и полетел в черноту небытия, вращаясь, словно сброшенное деревом кленовое семя. Иногда, делая глубокий вдох, он приходил в сознание, но лишь, открыв свои глаза, видел вращающийся над собой крашеный потолок. За несколько секунд он, словно винт самолета, набирал обороты и когда горящие лампочки сливались в сплошной яркий круг, Валерка вновь проваливался в какую-то мягкую и черную бездонную яму.

Очередной раз, придя в себя, он услышал, как кто-то рядом сказал:

— Ну, ты, мужик, и даешь! Неделю, блин, в полной отключке!

Краснов, не поворачивая головы, осмотрелся, двигая только своими глазами. Потолок вращаться перестал, а нестерпимый звон в ушах значительно стал тише. Сегодня было уже легче. Лишь повязка из бинтов туго стягивала голову, и от этого было как-то не по себе. Создавалось впечатление, что он был внутри яичной скорлупы, или в куколке шелкопряда, через которую ему предстояло вылезти на свет божий.

— Где я!? — спросил он еле слышно.

— На больничке! — послышался какой-то голос извне. — Ты, бродяга, рубанулся прямо в запретку! ВОХРовцы всю ночь дыру в заборе заматывали колючкой. Думали козлы, что зеки разбегутся по тундре, словно олени! А кому тут бежать и куда? Кругом тайга, тундра и медведь шатун, он и прокурор тебе и судья в одном лице.

Краснов постарался приподняться на локти. Головокружение вновь возобновилось. Закрыв глаза, он выдержал паузу и, подняв сквозь силу свое тело, оперся спиной на подушку.

— Эй, лепила, Натан, вали сюда, летун воскрес! — услышал он уже знакомый глухой голос, словно тот приходил из-за стены.

В палату вошел человек в белом халате и, подойдя к Краснову, взял его руку и измерил пульс. Посветив фонариком в глаза, он осипшим и простуженным голосом сказал:

— Оклемался, горемычный!? А я, было подумал, что крякнешь!

— Я где? — спросил Краснов, стараясь сквозь щели в бинтах рассмотреть помещение.

— В лагерном лазарете, — ответил мужик в белом халате. — В лазарете лагеря «Искра» управления Севердальстроя НКВД СССР.

— А самолет? — спросил Валерка, смутно вспоминая, что произошло.

— Самолет твой уже оттянули в ремонт. Ты, летун, неделю как без сознания. Мы думали, что ты сандалии завернешь! Больно голову свою ушиб, бедолага! Да! Командир твой приезжал, приезжал касатик, хотел тебя в поселок забрать! Но мы решили тебя здесь пока оставить, уж сильно ты, старлей, был плох, — сказал доктор, закуривая папиросу. — На вот, лучше дерни, это взбодрит, — и воткнул горящую папиросу в рот Краснову.

Тот сухими от жажды губами сжал её и втянул в себя дым. От него голова сделалась какая-то мягкая, словно вата и, отделившись от тела, медленно поплыла по палате. Валерка, прибитый дозой никотина беспомощно положил голову на подушку и, пустив слюнку, крепко заснул.

Проснулся он от какого-то странного то ли шума, то ли шепота. Не открывая глаз, прислушался.

— Слушай, Ферзь! Перо мне в жопу, я своими ушами слышал, как «Знахарь» тебя под сомнение поставил! Сказал, что на ближайшем «терлове» раскачает этот «рамс», чтобы тебя «зачуханить», как фраера дешевого! Он говорит, что ты, как положняковый жулик должен этого служивового на штырину посадить. Ты же знаешь, что вору западло с красноперыми в одной хате зависать! — сказал неизвестный голос.

— Мне, Шмаль, понты корявые «Знахаря» известны. Он, сучара, вместо меня хочет положенцем стать, чтобы весь срок тут на больничке оттянуть. А меня на крови этого красноперого повязать! Ему, по концу срока и указу грузина, штрафбат светит. Будет он на фронте своим тендером немецкие дзоты закупоривать. А он знает, сука, что как возьмет ствол в свои грабли, так его ссучат и самого воры к «чуханам» опустят. Вот он и бесится. — сказал знакомый Краснову голос.