Я - Русский офицер!

Валерка оторопел. Майор подтолкнул его в спину, и когда тот сделал первый шаг, все общежитие зарукоплескало, словно известному артисту московской филармонии. Валерк, смущаясь, шел между шеренгами баб, а они, как одна трогали его руками, словно не веря в его материальное происхождение. В этот момент каждой из них хотелось прикоснуться к настоящему летчику, прикоснуться к настоящему герою, да и просто, к настоящему мужику.

— На сувениры, бабы, героя не рвать, парню еще фашистов бить! — сказал громогласно Данилович, и, словно под конвоем, провел Краснова в Ленинскую комнату.

Как только мужики уселись во главе стола, женщины с визгом, расталкивая друг друга локтями, ворвались в красный уголок и, гремя стульями, расселись за одним общим столом. Все замерли. В этот миг, в наступившей полной тишине, майор-инвалид, выдержав минутную паузу, сказал:

— Дорогие мои женщины! Бабоньки! Не каждый день мы можем собраться вот так за одним столом. Мы сегодня приветствуем сына нашей глубокоуважаемой Светланы Владимировны Красновой! Это скажу вам — радость! Это радость не только материнская, это радость общая! Наша советская радость! Это я скажу вам, всенародный праздник! И в этот праздник, я хочу выпить за него. За этого героя-летчика! За его подвиги, за его награды, и, конечно же, за его мать!

Майор взял со стола стакан с мутным кедровым самогоном и поднял над столом. Все женщины одобрительно зашушукались и, налив в свои рюмки, стаканы и даже кружки спиртные напитки, встали.

— За героя летчика! — сказал Семен Данилович еще раз, и залпом, стоя, выпил этот местный напиток.

Все женщины, улыбаясь Краснову, последовали примеру Семена Даниловича.

Валерка в эту минуту чувствовал себя довольно смущенно. Общее внимание женского коллектива придавало ему необыкновенную растерянность. Бабы, истосковавшись по мужику, завороженно глядели на него, стараясь не пропустить ни слова. Почти у каждой мужья отбывали наказание в лагерях ГУЛАГА, а многие, вырвавшись на фронт, уже давно сложили свои головы под Москвой и Белгородом. Но даже не это заставляло их всматриваться в Краснова, испепеляя его взглядами. В их внимании был вопрос, и они хотели именно от него слышать только один ответ — победим!

Тост за тостом поднимали бабы свои рюмки, и пили горькую, заливая водкой свое горе. Сейчас они все до одной завидовали Светлане Владимировне. Завидовали ее настоящему материнскому счастью. Завидовали какой-то неестественной, но все же «белой» бабской завистью. В тот момент, когда алкоголь в полной мере всосался в женскую кровь и грустные их глаза слегка засоловели, майор, стукнув вилкой о пустой стакан, вновь взял слово. Он встал и одной рукой, расправив складки под ремнем, вновь поднял стеклянный граненый стакан и бархатным голосом сказал:

— А теперь расскажи, расскажи нам старший лейтенант, как мужья, сыновья и братья этих женщин бьют этих фрицев! Расскажи! Расскажи, так чтобы дошло до самого сердца! До каждой женской души! Пусть знают, что победа близка и будет за нами, как говорит товарищ Сталин.

В ленинской комнате в одно мгновение стало тихо. Валерка, вздохнув полной грудью, взглянул в шестьдесят пар женских глаз и начал свой рассказ. Он рассказывал, как летчики его эскадрильи уничтожают фашистов на подступах к Москве. Он рассказывал, как почти каждую ночь, на бомбежку вылетают и женские звенья, которых немцы прозвали «ночные ведьмы». Как горят эти «ведьмы» наравне с мужиками в своих фанерных самолетах.

Бабы, подперев свои головы руками, слушали Краснова, вытирая платочками накатившие слезы. В эти минуты им было жалко всех. Жалко было молодых ребят. Жалко было молоденьких девчонок, которые умерев, так и не познали счастья материнства, счастья настоящей любви. Постепенно отдельные всхлипывания переросли в общий вой. Такое Валерка видел впервые. Шестьдесят пар глаз, источали несметное количество слез и все женщины, обнявшись, как одна, горько, горько плакали.

В тот миг его сердце сжалось от боли и он, не выдержав всеобщего горя, вышел из-за стола, крепко сжав зубы. Ему в тот миг хотелось на фронт. Хотелось вновь и вновь видеть в своем прицеле кресты на крыльях фашистских самолетов. Хотелось крушить врага огнем своих пушек, чтобы отомстить за тех, чьи судьбы были исковерканы этой проклятой войной.

Провожали Краснова, как и встречали. Возле конторы собрались все. Окружив Валерку плотным кольцом, кто пихал ему в руки треугольники писем, кто узелки с картофельными блинами, а кто, пользуясь случаем, целовал старшего лейтенанта в щеки и губы. Создавалось ощущение, что буквально все женщины этой фабрики стали за эти два дня отдыха близкими родственниками и сводными матерями и сестрами.

Полуторка тронулась, а мать все бежала за машиной, желая на прощание сказать Валерке, что-то самое важное, что не успела за эти дни. А может быть просто, ей хотелось хоть минуту, хоть секунду, хоть одно мгновение, быть рядом с ним. Чувствовать его дыхание, его запах. Казалось, что у нее не хватило времени и эти несколько секунд сейчас решат все.

Светлана Владимировна, запыхавшись остановилась, и помахав рукой удаляющемуся от нее сыну, перекрестила его на прощание. Еще долго стояла она на дороге, вытирая свои материнские слезы, пока машина не скрылась в перелеске за околицей. Сердце ее сжималось от боли, ведь он ее сын не просто уезжал, он уходил на фронт. Он уходил туда, где каждый день сотни и тысячи людей отдавали свои жизни. Где огонь и сталь рвали и кромсали человеческие тела, втягивая их в огромную мясорубку.

* * *

В те годы на берегу Байкала всего лишь в семидесяти восьми километрах от Иркутска расположился реабилитационный санаторий Листвянка. Всего несколько палат в корпусе института геофизики Байкала, стали местом восстановления и реабилитации.

Валерка, зная условия возвращения в авиацию, с первых минут старался нагулять недостающие по нормам ВЛК жиры. Пятиразовое питание, свежий байкальский воздух и чистейшая в мире вода в короткие сроки сделали свое дело. Уже через две недели он почувствовал, как его лицо стало слегка наливаться «соком». Вместо болезненной бледноты на щеках появился легкий, здоровый румянец.

Валерка еще не подозревал, что вместе с возвращающейся к нему физической формой, так же уверенно к нему подкрадывалась и неприятность. Майор контрразведки «СМЕРШа» Зеленский из бывшего полка ОСНАЗа, из зависти к заслуженным орденам Краснова запустил против него свой личный маховик репрессий. Что-то щелкнуло в душе майора, когда за Краснова вступились все, от командира авиационного полка до начальника контрразведки армии. Не мог майор спокойно спать, зная, что вернувшись из плена, Краснов продолжает летать и получать награды.

Донос, состряпанный им, через месяц после инцидента со старшим лейтенантом, уже набирал обороты. Изучив досье на отца Краснова, он даже не поленился и, используя свое служебное рвение, изыскал на фронте тех НКВДешников, которые еще до войны приходили к нему с арестом, и от которых он так лихо убежал. Взяв с них показания, Зеленский со знанием выполненного долга, аккуратно сложил их в папочку вместе с протоколами допроса Краснова и направил все эти бумаги в Управление Государственной безопасности на Лубянку. Надежды на то, что этот компромат как-то повлияет на военную карьеру старшего лейтенанта Краснова, он не лелеял, но где-то в глубине души майора все же тлела искра реванша. Естественно, что собранные документы отчасти сделали свое коварное дело, и уже через месяц в Красноярск в особый отдел штаба сводных перегонных полков прибыл приказ: «Произвести должностное расследование и в случае подтверждения указанных фактов, придать старшего лейтенанта Краснова суду военного трибунала по закону военного времени».