Яик – светлая река

Женщина продолжала всхлипывать.

Дмитриев развернул листки и стал читать. Чем дальше углублялся в чтение, тем лицо его становилось тревожнее и бледнее. Червяков заметил, как снова начала подергиваться его правая щека. Четыре странички были плотно исписаны красивым убористым почерком. Дмитриев читал долго, словно изучал каждую букву; растопыренная ладонь его машинально поглаживала волосы. Кончив читать, он еще с минуту сидел в задумчивости, затем глухо спросил у женщины:

– Казачьи отряды по дороге встречались?

– Все станицы, все хутора кишат служивыми. Сколько раз меня останавливали: «Куда идешь? Зачем идешь?..» Я им говорила, что иду в Алексеево, что там у меня сестра при смерти лежит. Если бы сказала правду, не пропустили бы. В одном хуторе пристал хорунжий: «Врешь ты баба!..» Не пускает, и все. Я в слезы, да только слезами и вымолила. Василий Иваныч наказывал, чтобы я обязательно это письмо лично вам передала. Он сказал, что вы сможете освободить Игната. Товарищ Дмитриев, как же теперь, а?..

Председатель Совдепа передал письмо Червякову, а женщине утешительно сказал:

– У вас горе, но и нам сейчас трудно. Не печальтесь особенно, Игнат ваш вернется домой. Мы освободим его, но на это нужно время. А за письмо большое спасибо!

– Нельзя ждать, они изрубят Игната на куски, как того комиссара, что с ним ехал…

– Не посмеют… А вы сами видели зарубленного комиссара?

– Видела. Он прямо возле сена в овраге лежит, – женщина словно вновь стояла перед изувеченным трупом, влажные глаза ее были широко раскрыты от испуга.

– Да-а… – протянул Дмитриев. – Вы пока идите и отдохните, а мы выясним обстановку. Кстати, у вас есть в городе знакомые, где бы вы могли остановиться?

– Есть сестра. Возле Макаровской мельницы живет. Муж ее там работает.

– Вот и идите к ней. А мы все узнаем и завтра… поможем!..

– Спасибо, товарищ Дмитриев.

3

В письме, которое принесла женщина, рассказывалось о том, как были схвачены посланцы Совдепа – Мендигерей и Игнат. Они ехали навстречу выступившему из Оренбурга отряду и должны были провести его в Уральск кружной дорогой, обойдя стороной большие недружелюбные казачьи станицы.

Известие это не на шутку встревожило Дмитриева и Червякова. Было ясно: Оренбургский отряд запаздывал, а казачьи пики уже нависали над Совдепом… Никто из них – ни Дмитриев, ни Червяков – не сомневались теперь, что белоказаки, стягивавшиеся возле города, не сегодня-завтра начнут открыто нападать и громить Совдепы. А что они, совдеповцы, могут противопоставить этим вооруженным казакам? Нужно было что-то срочно предпринимать. Кто мог выдать Мендигерея и Быкова? Неужели среди членов Совдепа есть предатель?

– Павел Иванович, не кажется ли вам, что кто-то раскрывает наши планы врагу?

– Да, что-то тут есть… Судя по письму, казаки специально подстерегали их в овраге… Значит, станичный атаман все знал заранее, вернее, был кем-то предупрежден.

– И этот кто-то был, разумеется, из города.

– Что же теперь делать, Петр Астафьевич?

– Нужно срочно собрать членов иcпoлкoмa. Обсудим положение и первым долгом создадим подпольный комитет. А потом, на комитете, решим, что делать дальше.

Не успел Дмитриев договорить, как в кабинет, тяжело дыша, вошел Абдрахман.

– Плохие вести, товарищи, – с порога бросил он. – В Верхней Барбашевке взбунтовались кулаки, нападают на Совдепы! Вот записка от Алексея Колостова: «Переселенцы не решаются защищать Совдепы от кулаков, страшатся казаков. Все труднее становится сколачивать отряды…» – Он протянул записку Дмитриеву: – Читайте!

– Дурных вестей и здесь хоть отбавляй, – Дмитриев протянул письмо из Требухи.

Абдрахман прочел письмо и, всматриваясь в подпись, спросил:

– Кто это Василий Быков?

– Учитель, из Требухи, брат Игната Быкова.

– Значит, Мендигерей?..

– Да, зарубили казаки Мендигерея, а Игната арестовали. Неизвестно, что еще с ним сделают, – с грустью сказал Червяков, глядя на листки, исписанные мелким, аккуратным почерком, будто они были повинны в случившемся.

– Предали… – задумчиво проговорил Абдрахман. С минуту он стоял молча, затем снял шапку и наклонил голову, словно стоял возле тела убитого комиссара и отдавал последний товарищеский долг.

Дмитриев и Червяков тоже встали и, склонив головы, замерли. В комнате воцарилась тишина. Первым нарушил ее Абдрахман:

– Это Яковлев проболтался, когда ходил в Войсковое правительство.

– Как?..

– Что он там говорил?

Абдрахман коротко рассказал товарищам все, что узнал об этом из уст самого же Яковлева. Яковлев потребовал от Михеева немедленного ответа на ультиматум Оренбургского Совдепа и пригрозил, что в случае неповиновения большевики заставят силой распустить правительство и разоружиться казаков, так как из Оренбурга движется в Уральск красногвардейский отряд.

– Беспринципный болтун! Конечно, это он разболтал… – Правая щека у Дмитриева снова сильно задергалась.

– Это не болтливость – это предательство! Вот что, в семь часов вечера в типографии совещание… там все решим.

Кабинет опустел. Дмитриев вышел последним. У дверей остались стоять два солдата с винтовками.

4

В небольшой комнате типографии было тесно, хотя присутствовали далеко не все коммунисты Уральска. Совещание созывалось в спешном порядке, и многих просто не успели оповестить. Здесь были двое с Макаровских мельниц, восемь человек из различных учреждений города, четверо рабочих типографии и пять членов областного исполнительного комитета. Всего присутствовало девятнадцать человек.

Выходившие на улицу окна были наглухо завешены, двери заперты на засов. В комнате накурено и душно, резко пахнет типографской краской. Кто-то предложил открыть форточку. Холодная струя воздуха ударила в лица, стало легче дышать. Керосиновая лампа горела тускло, в полумраке лица собравшихся казались желтыми и неподвижными.

В глубине комнаты, прислонившись к стене, о чем-то вполголоса переговаривались два члена исполнительного комитета – Нуждин и Половинкин. Их серые шинели и форменные военные фуражки сливались с фоном стены. Напротив за столом сидел Червяков и что-то писал. Собрание еще не началось.