Янтарный дым

— Теперь нет нужды соблюдать вежливость. Это… освежает, не находишь? — его голос зазвучал с мрачной иронией. — Хочешь узнать моё настоящее имя?

Ева закрыла глаза, отвергая его слова.

— Аластор, — с явным удовольствием произнёс он. Раздался звук отвинчиваемой крышки, затем бульканье какой-то жидкости. — Слышала обо мне? Вспомни, твоя бабушка рассказывала тебе сказки о Великом мстителе?

Он взял ножницы, разрезая что-то вроде плотной бумаги. Услышав имя, Ева напряглась. Это имя напомнило ей обрывок далёкого воспоминания. В детстве её бабушка рассказывала о нём. Она мысленно вернулась в те годы, пытаясь вспомнить каждый момент рядом с ней.

— Бабушка, оставь свет в шкафу включённым. Я не могу заснуть, если он выключен, — всплыли у неё слова из прошлого.

— Почему, девочка? Ты уже большая, и в шкафу нет ничего страшного.

— А как же Аластор? Если погаснут все огни, он придёт за мной во сне и поставит свою метку, — робко спросила маленькая Ева.

— Аластор — это мерзкий, злой демон, но он тебя не тронет. Где ты об этом услышала?

— Я прочитала это в одной из твоих книг. Там сказано, что он может менять кожу, изменять свою внешность. Если мы не знаем, как он выглядит, как ты можешь быть уверена, что он не придёт?

— Он заперт и вернётся лишь тогда, когда произойдёт что-то ужасное, — отвечала бабушка с уверенностью.

— А что, если он выберется?

— Этого не случится.

— Всё равно мне страшно, бабушка…

Ева помнила, как бабушка села рядом и, нежно погладив её по лбу, произнесла:

— В тебе есть великая сила. Никогда не позволяй никому украсть её. Она делает тебя особенной. А теперь, засыпай, моя девочка.

Ева распахнула глаза, осознав всю горечь правды. Она поверила, что всё это были страшилки, сказки, чтобы контролировать её поведение.

Аластор тихо засмеялся, издавая влажный, хриплый звук, словно наслаждаясь её отчаянием.

— Ты был всего лишь страшилкой. Я считала все те рассказы и книги выдумкой, чтобы держать меня в узде, — прошептала Ева, её голос дрожал.

Аластор усмехнулся.

— Нет, я очень даже настоящий, — произнёс он, его голос был холоден, как лезвие.

— Но… моя бабушка говорила, что мне нечего бояться. Что ты заперт навсегда.

— У тебя ещё столько иллюзий. Жаль, что ты не проживёшь достаточно долго, чтобы понять их все, — ответил он с мрачной насмешкой.

Она почувствовала холодные капли жидкости на своём предплечье; он размазал их по коже, а затем вытер грубым бумажным полотенцем, словно готовясь к «ритуалу».

— Ты думаешь, кто-то из моей семьи виновен в убийстве? Это невозможно…

— Не в одном убийстве, — прорычал он, его голос полнился ненавистью. — Твоя семья убивает уже веками, — он наложил бумагу ей на предплечье и грубо разгладил её. — Они пытались очистить мир от нас — существ, которые поддерживали равновесие, — его рычание угрожающе нарастало. — Изгнали нас в эту дыру в Подземном царстве, нарекли злом. Мы были свободны до тех пор, пока не пришли Оракул и Пифия, — его голос звучал с отвращением, пока он убирал бумагу. — Прошли столетия, но кровь её потомков до сих пор источает тот сладковатый смрад. Этот запах остаётся с теми, кто носит её кровь. Твоя мать… у неё слабый аромат. А вот у тебя… — он наклонился, и Ева почувствовала, как он глубоко втянул носом её запах, — он почти чистый, — отступив назад, он посмотрел на неё с презрением. — У тебя даже дар видения, как у Оракула, но ты слишком глупа, чтобы воспользоваться им.

Откуда-то снизу донёсся слабый щелчок, затем тихое жужжание.

— Что… что ты собираешься делать? — прошептала она, её голос был полон ужаса.

— Оставляю свою метку, — ответил он, коснувшись её предплечья жужжащим инструментом. Ева почувствовала, как он пронзил её кожу, словно осколки стекла впились в плоть.

Она задрожала, стиснув зубы, пытаясь удержать слёзы.

— Я научился делать татуировки у одного члена картеля. Он был жестоким, убил множество невинных. Поэтому я и вырезал его семью, — он провёл по её коже бумажным полотенцем, стирая кровь. — Если бы кто-то из них остался в живых, они бы сказали, что татуировка — это самая гуманная из моих «меток». Нож — слишком сложный инструмент для подобных узоров, а их крики очень мешали, пока они не теряли сознание от потери крови.

Слёзы текли из уголков её глаз, исчезая в спутанных волосах. Аластор отнял иглу, и жужжание прекратилось.

— Не плачь сейчас, Ева. Прибереги слёзы для меня. Совсем немного, и тогда можешь плакать сколько угодно, — произнёс он и медленно наклонился к ней, проведя языком по её щеке, слизывая слезы. Её тело содрогнулось от этого тёплого, липкого прикосновения. — Я хочу увидеть, как ты борешься за свою жизнь, — его мерзкий запах остался, даже когда он отстранился.

Гудение татуировочной машины возобновилось, и боль становилась всё сильнее, словно её предплечье охватило пламя.

Ева уставилась в люминесцентную лампу над собой, её сердце колотилось в панике. Никто не придёт, шептал её внутренний голос. Они не успеют её спасти. Мысль о том, что её ждёт смерть здесь, в этом подвале, с этим чудовищем, обрушилась на неё, как холодный удар. Грудь сжалась, и ей стало тяжело дышать. Ева лежала неподвижно, отчаявшаяся, ощущая каждую секунду, как сердцебиение замедляется, как будто вместе с ним угасала её надежда.

— Вот это мне и нравится. Паника. И как раз вовремя. Я только что закончил, — зловеще проговорил он, бросая что-то тяжелое на поднос. Звук металла прозвучал, как роковой удар. — Жаль, что ты не увидишь этого, — вздохнул он с притворным сожалением. — Знаешь, иногда ты чувствуешь себя настолько потрясающе, что хочется запомнить этот момент и пережить его позже? У меня сейчас один из таких моментов. И у меня даже есть твоя мама в качестве сувенира.

Его голова опустилась на её грудь, прямо над сердцем, и пальцы, словно ощутившие каждый нерв, скользнули по свежей татуировке. Боль, пронзившая её тело, заставила Еву выгнуться, её кожа, казалось, пылала от прикосновения его грубой, бугристой головы.

— Это так… опьяняет и возбуждает. Надеюсь, позже Лори захочет немного развлечься.

Её горло сдавило рыдание, но оно застряло, превращаясь в болезненный влажный кашель.

— Ты права, — продолжал он, поднимая голову и не сводя с неё взгляда. — Пожалуй, я не смогу заставить её. Но ведь это даже забавнее, чем… чем трахаться с твоей мамой.

С каждым словом его подбородок давил на её грудь, вибрация отдавалась во всём теле. Ева изо всех сил пыталась освободиться, но ремни сковывали каждое её движение.

— Мы уже выяснили, что это бесполезно, — усмехнулся он, следя за её тщетными попытками. — Ты ничего не сможешь сделать. Как и та другая девчонка. Она была всего лишь репетицией. И остальные тоже. Но сегодня — день главного представления, — его пальцы, похожие на железные когти, прошлись по её горлу. — Это будет великолепно.