Япония, японцы и японоведы

Еще одна интересная поездка в Японию на совместную конференцию с японскими учеными состоялась у меня осенью 1983 года. Этой поездке предшествовали крутые перемены в моей личной жизни. Летом 1983 года состоялся мой формальный развод с первой женой Инессой Семеновной Латышевой, а спустя полтора месяца, в августе того же года, я вступил в брак с Надеждой Николаевной Максимовой, с которой у нас был уже общий полуторагодовалый сын. Наверное, для данной книги эти факты моей биографии не заслуживали бы упоминания, если бы в те времена подобные перемены в личной жизни многих людей не оказывали бы значительного влияния на их общественное положение и дальнейшую служебную деятельность, особенно если эти люди были членами КПСС. Еще до развода меня пригласили на беседу в Дзержинский райком партии, чьи работники "курировали" наш институт. Поводом для этой беседы послужило получение райкомом анонимного письма с какой-то кляузой на мою личную жизнь. Цель беседы состояла в том, чтобы выяснить, как обстоят мои семейные дела. Тогда мне удалось успокоить бдительных райкомовских работников и убедить их в том, что предстоявшие в скором времени перемены в моей семейной жизни не приведут к каким-либо скандальным последствиям. Затем, после того как состоялись мой развод и новый брак, мне стало ясно, что в течение ближайшего года, а может быть и более, райком партии будет отклонять любые запросы партийной организации института о выдаче мне характеристик на выезд за границу. Такова была общепринятая практика райкомовских инстанций в отношении всех членов партии, расторгавших по какой-либо причине свои прежние браки. Мне как бывшему секретарю парткома института это было яснее, чем кому-либо другому. Поэтому я преднамеренно воздержался, например, от заявки на участие в очередном Международном конгрессе востоковедов, проходившем в сентябре в Токио, зная, что руководство райкома КПСС все равно завернет мое дело назад. Согласно обычной райкомовской практике такой "карантин" на выезд за рубеж должен был продолжаться после развода по крайней мере год. И так бы, наверное, произошло и со мной, если бы не помог мне избавиться от такой участи "его величество случай".

Дело в том, что руководство находящегося в Японии Университета объединенных наций, функционирующего на средства ООН, задумало осенью 1983 года провести в Токио международную конференцию, посвященную сопоставительному анализу революционных преобразований эпохи Мэйдзи с китайской, русской и мексиканской революциями. Приглашение на участие в этой конференции нескольких советских ученых администрация названного университета направила в Президиум АН СССР, а там оно оказалось на столе вице-президента АН СССР Петра Николаевича Федосеева. Перспектива поездки в Японию Федосееву приглянулась, тем более что выступление с докладом о международном значении Октябрьской революции в России вполне отвечало профилю его основных трудов по марксистско-ленинской философии. Но в полученном вице-президентом АН СССР приглашении речь шла о трех докладах. Вторым докладчиком Федосеев решил тогда сделать свою жену, ранее не бывавшую в Японии. Не остановило его в этом намерении даже то обстоятельство, что занималась его супруга общими вопросами мировой литературы и не имела никакого отношения к истории Японии XIX века. Но при таком варианте третьему докладчику надлежало обязательно быть историком-японоведом, способным изложить взгляды советских ученых на Мэйдзи Исин - реставрацию Мэйдзи. Понимая это, Федосеев связался с дирекцией нашего института и попросил срочно сообщить ему, кто в институте мог бы составить ему компанию и выступить на конференции с оценками исторической значимости и социальной сущности реставрации Мэйдзи.

При обсуждении в институте этого поручения Федосеева выяснилось, что в 1968 году не кто иной, как я был основным докладчиком на конференции советских японоведов, посвященной столетней годовщине реставрации Мэйдзи, и что с тех пор иных комментаторов этого события среди наших сотрудников не появилось.

В результате дирекция института сообщила в Президиум АН СССР мою фамилию как возможного участника упомянутой выше конференции, но при этом в телефонном разговоре с помощниками Федосеева заместитель директора института Г. Ф. Ким поставил вице-президента в известность о тех трудностях, которые ждали меня в райкоме партии при утверждении моей выездной характеристики. И вот тогда прекрасно сработало так называемое "телефонное право". Будучи не только вице-президентом АН СССР, но и членом Центрального Комитета КПСС, Федосеев снял трубку и позвонил по кремлевскому телефону ("вертушке") первому секретарю Дзержинского райкома партии. Что сказал Федосеев райкомовскому начальнику - я не знаю, но после этого разговора и Президиум Академии наук, и райком партии известили дирекцию института о том, что с моим "карантином" покончено. В последующие дни райком срочно утвердил мою характеристику-рекомендацию, и вскоре вместе с Федосеевым, его супругой и работником Управления внешних сношений Президиума АН СССР, выполнявшим обязанности секретаря делегации (фамилию я забыл), я отправился в Японию, где к нам присоединился в качестве переводчика сотрудник отдела Японии нашего института Ю. М. Рю.

На конференции, посвященной революционным процессам в России, Японии, Китае и Мексике (таково было ее официальное название) присутствовали большое число известных японских историков и политологов, включая Нагаи Митио, Тояма Сигэки, Такэда Киёко, Кувабара Такэо, Сибахара Такудзи, Есида Мицукуни и других. Преобладали среди японских ученых историки консервативного толка, близкие по своему мировоззрению к сторонникам американской "теории модернизации". Не случайно, что с вводным докладом на том же форуме выступил один из апостолов этой теории профессор Принстонского университета Мариус Янсэн. Тем не менее выступления сторонников марксистской исторической школы прозвучали на конференции не менее уверенно, чем выступления антимарксистов. Так, академик Федосеев П. Н. в своем докладе изложил общие взгляды советских обществоведов на ключевую роль революций в развитии человеческого общества, отметив при этом революционный характер событий, связанных с Мэйдзи Исин. "По форме,- сказал Федосеев,- Мэйдзи Исин представляла собой реставрацию монархической системы, но по своей сущности она означала сдвиг от военной деспотии и феодализма в сторону буржуазных порядков".

В том же духе был выдержан и мой доклад. В нем реставрация Мэйдзи определялась как "незавершенная буржуазная революция" - термин, отражавший точку зрения большинства советских историков. В подтверждение этого определения я сослался не только на работы своих советских коллег, но и на труды ряда видных японских историков-марксистов, как и ученых, близких к марксистскому пониманию истории человечества. Выступила на том же форуме, кстати сказать, и супруга Федосеева, хотя тема ее сообщения, посвященного влиянию русской литературы на японскую, не соответствовала не только тематике конференции, но и профилю ее собственных научных занятий. Чувствовали это и японцы, но со свойственным им тактом не сказали об этом Федосееву ни единого слова.

Все выступления советских участников конференции, включая Федосеева П. Н., его супругу и меня, были включены в сборник статей "Мэйдзи Исин: реставрация и революция", изданный в 1985 году в Японии Университетом объединенных наций на английском языке61.

В течение нескольких дней после окончания конференции мы провели в поездке в Осака и Киото. Под словом "мы" я имею в виду Федосеева, его супругу, его помощника из Управления внешних сношений, переводчика Рю и себя. Как сразу же стало ясно, уважаемый вице-президент АН СССР, возраст которого приближался к 80 годам, находился под сильным влиянием своей молодой жены, бесцеремонно стремившейся подчинить программу нашей поездки своим личным запросам. При таких обстоятельствах я предпочитал, пользуясь своей репутацией старожила, знакомого с языком японцев и порядками их страны, отделить себя от общей компании и проводить свое свободное время по собственному усмотрению. Тем не менее иногда в ходе нашей поездки возникали недоразумения. Так, пробыв два дня в Киото, мы к концу второго дня должны были переехать в Осаку и остановиться на ночь в консульстве СССР, которое в то время возглавлял мой давний друг Виктор Васильевич Денисов. Я переговорил с ним по телефону из Киото, и мы договорились, что в Осаке работник консульства будет ждать нас в машине в определенном месте вокзальной площади, чтобы затем отвезти в расположенный километров за пятнадцать от центра район Тоёнака - местонахождение нашего консульства. Об этом я информировал Федосеева, и мы договорились, что в час отъезда встретимся в холле нашей гостиницы и отправимся к поезду, который должен будет доставить нас в Осака.

Когда же я в назначенный час спустился с багажом из номера в холл, то ни Федосеева, ни его супруги, ни переводчика Рю там не оказалось, а ожидавший меня работник Управления внешних сношений сообщил мне, что его шеф без нас "отправился с женой и Рю на вокзал и будет ждать нас там, прогуливаясь по платформе". "Простите,- спросил я тогда в недоумении,- а на какой вокзал он поехал - ведь в Киото имеется четыре вокзала, откуда поезда отправляются на Осаку?!" В ответ я услышал, что Петр Николаевич об этом ничего не говорил, так как, очевидно, предполагал, что в Киото вокзал имеется только один. Впервые за много лет я не сдержался, и из уст моих вырвалось что-то нецензурное. На каком из четырех вокзалов, находящихся в разных концах города, могли мы искать нашего академика? Подхватив такси, мы побывали на двух из ближайших вокзалов, включая тот, где мы по договоренности с консульством должны были сесть на поезд. Но тщетно! Искать иголку в стоге сена было бы, наверное, проще.

Кончилось все тем, что мы без Федосеевых и Рю сели на поезд, шедший в нужном направлении, прибыли в Осака, встретились в условленном месте с консульским работником и без задержек прибыли в консульство. Как выяснилось потом, вице-президент Академии наук СССР и его свита после долгих блужданий прибыли в совсем другой район Осаки и лишь благодаря Рю кое-как добрались на такси до консульства. "Как же вы так нас потеряли?" - спросил меня при встречи Федосеев с таким видом, будто мне было положено разыскивать его по всем киотоским вокзалам.

Эпизод этот лишний раз подтвердил правоту того впечатления, какое сложилось у меня в итоге встреч и общения с рядом представителей нашей академической элиты. Суть этого впечатления сводилась к тому, что у многих наших ученых, получавших в итоге долгой подковерной возни громкие титулы членов-корреспондентов и академиков, в дальнейшем в умах появлялось некое ощущение своей особой значимости и элитарности, а вместе с ним высокомерное отношение к своим прежним сослуживцам и коллегам. Результатом же таких смещений в сознании становились их невнимание, равнодушие и пренебрежение к тем, кто не обрел в отличие от них высших академических званий. Но на пользу науке это высокомерие не шло. Варясь в собственном соку, получая всевозможные материальные привилегии, наша академическая элита с годами чем дальше, тем больше утрачивала связь с основной массой научных работников. Возглавляя управленческий аппарат Президиума АН СССР, академические институты, редакции научных журналов и всевозможные околонаучные учреждения, наши академики, за немногим исключением, постепенно переключались с исследовательской, творческой работы на административную и представительскую деятельность, что приводило многих из них к деградации как ученых. Мысли о науке оттеснялись в их помыслах устремлениями карьерного характера. Не потому ли в 90-х годах, когда из-за падения реальных доходов основной массы научных работников до нищенского уровня начался необратимый распад отечественной науки, наша академическая элита, сохранившая доступ к потайным государственным кормушкам, продолжала и продолжает по сей день отмалчиваться и смотреть на все происходящее сквозь розовые очки, с которыми они не желают расставаться.

В когорте здравствующих российских академиков нет уже сегодня Петра Николаевича Федосеева. Но такие же как он именитые академические сановники продолжают и по сей день руководить российской наукой, проявляя невнимание ко всему тому, что не касается их личных дел, и барское равнодушие к окружающим их людям.

Мое участие в Токийской конференции Университета объединенных наций предопределило вскоре еще одну мою поездку за рубеж - на сей раз в столицу Мексики город Мехико, где весной 1985 года состоялся второй тур той же конференции. На сей раз, участники дискуссии главное внимание уделили сравнительному анализу реставрации Мэйдзи с мексиканской революцией 1910-1917 годов. На этом форуме присутствовали лишь два советских историка: научный сотрудник Института Латинской Америки А. Мерин и я. С японской стороны активное участие в конференции приняли проректор Университета ООН Мусякодзи Кинхидэ, бывший министр просвещения профессор Нагаи Митио и несколько других видных японских ученых-историков.

Возникали в те годы у меня научные контакты не только с японскими учеными, но и с американскими. В декабре 1979 года состоялась моя вторая поездка в США, где в калифорнийском курортном городке Санта-Барбара был проведен советско-американский симпозиум по проблемам международных отношений в АТР и Юго-Восточной Азии. Американскую группу специалистов возглавил на этом симпозиуме один из ведущих японоведов США - профессор Роберт Скалапино, научные интересы которого не ограничивались только Японией и охватывали весь Азиатско-Тихоокеанский регион, включая и КНР, и Советский Союз. Наряду с ним в симпозиуме приняли участие несколько видных американских знатоков Китая, Кореи и стран Юго-Восточной Азии.