Япония, японцы и японоведы

Мои споры с Вербицким, принимавшие иногда политический подтекст, не выплескивались, однако, за рамки отдела и не влекли за собой, по крайней мере внешне, ухудшения наших личных отношений: мы вроде бы оставались с ним старыми приятелями. Производственная работа отдела шла благополучно, сотрудники в основном справлялись со сроками выполнения своих плановых заданий. Не наблюдалось в отделе и особых трений между тридцатью его сотрудниками и аспирантами. Немалую роль в поддержании такой спокойной атмосферы принадлежала Михаилу Ивановичу Крупянко, неоднократно избиравшемуся в те годы секретарем партийной организации отдела. Благодаря Михаилу Ивановичу мои заботы об укреплении трудовой дисциплины в отделе и о повышении качества наших исследований воспринимались с пониманием. И все-таки некоторые осложнения в работе отдела появились в связи со стремлением дирекции "омолодить" институт путем перевода на пенсию тогда еще вполне работоспособных научных работников, достигших пенсионного возраста. В середине 80-х годов под нажимом дирекции я был вынужден освободить некоторых пожилых сотрудников отдела с занимаемых ими должностей и перевести их в консультанты. А это вело к определенному снижению их заработной платы (приблизительно на одну треть). При таких обстоятельствах пришлось тогда вести тяжелые для меня самого переговоры с людьми, которых я глубоко уважал и считал их своими хорошими друзьями. А не вести подобные переговоры я не мог, так как сроки повышения в чинах и должностях молодых сотрудников отдела были поставлены дирекцией в зависимость от того, как скоро "старики" уйдут с занимаемых ими высоких научных должностей.

Жесткий курс на "омоложение" состава сотрудников институтов Академии наук, взятый в середине 80-х годов академическими администраторамиконъюнктурщиками под предлогом проведения в жизнь горбачевской "перестройки", совершенно не отвечал традиционным этическим взглядам и нормам, издавна принятым научными коллективами большинства академических институтов. В той или иной мере поборниками этого курса стали тогда, к сожалению, и директор института Е. М. Примаков, и его первый заместитель Г. Ф. Ким. Чтобы уберечь от незаслуженных обид и тяжелых душевных травм маститых ученых преклонного возраста, внесенных дирекцией в списки кандидатов на отчисление из института, мне, как и многим другим заведующим отделами, приходилось тогда скрыто саботировать указания дирекции и преднамеренно под различными предлогами затягивать решение подобных вопросов. В целом, однако, к середине 80-х годов в работе отдела Японии, как это не раз отмечалось в приказах дирекции, достигнуты были заметные успехи. В 1983-1986 годах японоведы отдела завершили и сдали в издательства более 15 монографий. Большая часть из них была затем опубликована.

Семь лет (с 1979 по 1986 год) моей работы в должности заведующего отделом Японии Института востоковедения сблизили меня с Примаковым, возглавлявшим приблизительно в те же годы (до 1985 года) институт. Я видел его чаще всего на заседаниях дирекции, в которых как правило участвовали заведующие отделами. Иногда я приходил в его кабинет в связи с решением текущих вопросов, связанных либо с посылкой в вышестоящие инстанции каких-то информационных записок по Японии, либо с кадровыми вопросами, касавшимися сотрудников отдела.

По сравнению с директорством Б. Г. Гафурова, пребывание Примакова во главе института отличалось, прежде всего, его ревностным равнением на директивные инстанции. Неуемное стремление Примакова быть постоянно на виду у государственных и партийных руководителей и впечатлять их своей осведомленностью и умными советами оборачивалось для многих научных сотрудников института бесконечными авральными заданиями. Во всех страноведческих отделах по заданиям директора готовились то одни, то другие информационные записки, экономические и политически прогнозы и инициативные предложения, направлявшиеся затем за подписью Примакова в ЦК КПСС, в МИД, в министерство обороны и т.д.

Особый упор делал Примаков на посылку в инстанции "прогнозов" развития экономической и политической ситуации стран Азии. Эти "прогнозы" призваны были создавать в верхах впечатление, что научные сотрудники института были хорошо осведомлены о развитии обстановки в каждой из азиатских стран, и более того - были способны предвидеть дальнейший ход этого развития. Не исключено, что некоторые из кремлевских старцев, не очень-то искушенных в зарубежных делах, с доверием и уважением относились к подобным прогнозам. Навряд ли кто-либо из них пытался вникать в ту писанину, которая поступала им от институтских оракулов. Но для порядка референты и секретари этих верховных начальников отправляли в институт благодарственные отзывы о присланных "прогнозах", а однажды (где-то в 1984-1985 годах) Примаков и Ким были негласно (поскольку "прогнозы" носили "секретный характер") удостоены Государственной премии

В моем отделе написанием японских разделов упомянутых "прогнозов" ежегодно занимались два друга: С. И. Вербицкий и Г. Ф. Кунадзе, направлявшие потом эти разделы кому-то из институтских специалистов-международников для редактирования и сведения в общие документы. Поскольку за составление секретных "прогнозов" отвечал кто-то из дирекции, то я как заведующий отделом не обязан был знать их содержание и не нес за него ответственности. Несколько раз, однако, я мельком, с ведома двух моих футурологов, прочитывал их опусы. При беглом знакомстве с их содержанием у меня сложилось впечатление, что, в сущности, все эти "прогнозы" были чаще всего примитивной халтурой, написанной наспех, без глубокой аналитической проработки вопросов. Их тексты представляли собой сумму прописных истин, легковесных домыслов и ни к чему не обязывавших расплывчатых утверждений. Авторы этих писаний заверяли меня тогда в том, что иного от них и не требовалось и что прочие разделы были написаны в таком же духе...

Это покоробило меня. На одном из заседаний Ученого совета института при обсуждении вопроса о "прогнозах", посылавшихся в "директивные инстанции", я выступил с предложением создать специальную комиссию, уполномоченную просматривать подготовленные институтом секретные материалы и поручить ей заново прочесть те "прогнозы", которые были направлены "наверх" два-три года тому назад, с тем чтобы выявить, насколько оправдалось их содержание и какова была степень их реальности и точности. Но у Примакова, как и других членов дирекции, это предложение вызывало вялую реакцию, и оно было замято и забыто.

Лично у меня, в конце концов, сложилось мнение, что вся суета с "ситуационными анализами", "мозговыми атаками" и "долговременными прогнозами", заимствованная нашими академическими авторитетами из американской политологии, была в действительности не более чем профанацией, рассчитанной на пускание пыли в глаза нашим недалеким и политически необразованным кремлевским вельможам.

Для периода пребывания Примакова на посту директора института были характерны частые взбучки в отношении заведующих отделами и ученых секретарей, сопровождавшиеся угрозами их смещения со своих постов, а также бесконечные поиски более "современных", чем прежде, форм научного творчества. Большие средства были израсходованы на закупку за рубежом компьютеров, в связи с чем разукрупнен был отдел информации, чьи сотрудники были призваны создавать некие "банки данных", загружая компьютеры всевозможными сведениями из иностранных газет и журналов. Однако наладить тесные связи этого отдела со страноведческими и проблемными подразделениями института так и не удалось. Отношение к компьютерам ряда ученых, и в частности ученых старшего поколения, было критическим, так как они сомневались не столько в работе самих компьютеров, сколько в полезности и правильности отбора той информации, которая в эти компьютеры загружалась. Ведь тем, кто их загружал всевозможными фактами и цифрами, были плохо известны или не были известны вообще творческие планы работников страноведческих отделов. Вину за эти неувязки Примаков возлагал обычно на заведующих отделами. Считая некоторых из них непригодными для интенсивной оперативной работы, Примаков постепенно заменял их новыми людьми, главным образом из числа карьерноозабоченных выскочек.

Поначалу, в первые месяцы после моего возвращения в институт из Японии, в моем общении с Примаковым преобладала приятельская тональность, свойственная бывшим правдистам. Но постепенно я почувствовал, что наше обращение друг к другу на "ты" и по имени утрачивает былую естественность. Все чаще в обращениях Примакова ко мне проскальзывали те же самые черствые командные нотки, которые звучали обычно при его разговорах с другими менее знакомыми ему заведующими отделами, не говоря уже о рядовых сотрудниках института. Эти нотки претили мне хотя бы потому, что они не отвечали тому предельно уважительному академическому стилю общения со своими коллегами, который был характерен для крупных ученых старшего поколения: А. А. Губера, А. Л. Гальперина, А. М. Дьякова и многих других. Примаков говорил с сотрудниками возглавлявшегося им института, если таковые не были его близкими приятелями, так, как говорят министры с подчиненным им персоналом министерства.

Портило мне настроение и упрямство Прмакова при решении кадровых вопросов, его нежелание считаться с моими доводами и возражениями в тех случаях, когда его предложения шли заведомо вразрез с интересами дела. Помнится, из-за его упрямства первый спор между нами возник еще в начале 1980 года. Пригласив меня в свой кабинет, он без обиняков сказал мне:

– Слушай, Игорь! Надо назначить на должность старшего научного сотрудника Георгия Кунадзе (тогда Кунадзе работал в моем отделе младшим научным сотрудником). Это очень талантливый парень - я давно его знаю. Таких талантливых молодых людей надо поощрять.

Столь неожиданное предложение не могло не вызвать у меня возражений:

– Женя, этого делать нельзя!
– заявил я ему убежденно.- Кунадзе нет еще и тридцати лет, он только что защитил без особого блеска диссертацию, а список его печатных работ еще невелик. Между тем в отделе есть опытные специалисты, которым уже за пятьдесят. Они имеют в своем активе по две-три монографии и большое число статей, но до сих пор из-за отсутствия в отделе соответствующих вакантных должностей ходят в младших научных сотрудниках. В этом вопросе должны соблюдаться и справедливость и очередность. Иначе как на меня посмотрят сотрудники отдела? Что я им скажу?