Яшмовая трость

Я помнил, что мне раньше случалось мельком видеть девицу Антуанету де Ла Геранжер сквозь стеклянные дверцы ее кареты, но за четыре года моего отсутствия она необычайно изменилась. Я был ослеплен ее красотой. Она встретила меня весьма мило, завладела мной и объяснила, чего ждет от моего таланта. С этой минуты я больше не принадлежал себе. По двадцати раз в час она заходила в помещение, где я работал, наполняя его своей шумной резвостью. Она обращалась со мной совсем запросто, называла меня своим милым художником, милым костюмером. Затем она вихрем вылетала, чтобы минуту спустя опять вернуться. И с каждым разом мое сердце билось сильнее в груди. Я отчаянно влюбился в девицу де Ла Геранжер, да, я, сын скромного этампского суконщика, влюбился в дочь богатейшего помещика провинции!

Тем временем настал день спектакля. Все окрестное дворянство собралось на него. Декорации и костюмы были признаны красивыми и приятными. Но больше всего аплодисментов вызвали г-н де Ла Геранжер, который был великолепен в роли Болонского Доктора, и очаровательная Антуанета. Она была поистине прелестна в виде Коломбины и восхитительно сыграла свою роль. Ее триумф был блестящим и заслуженным. Я смотрел, стоя за боковыми лампами. О, какой сладостный и мучительный час провел я! Лишь одна мысль облегчала мое страдание: та, что я буду скоро в Париже. Там я увижу опять г-на Давере, — и я давал себе слово постараться забыть странное безумие, охватившее меня. Несколько добрых обедов в трактире должны были помочь мне в этом, и я рассчитывал, что вино Рампоно победит волшебный напиток, которым опоили меня глаза девицы де Ла Геранжер.

Какова же была моя растерянность, когда на другой день после представления г-н де Ла Геранжер сообщил мне, что его дочь желает, чтобы я написал ее портрет в костюме Коломбины! Едва возвестил он мне эту новость, как мои чувства внезапно изменились. Мысль провести несколько дней в обществе девицы де Ла Геранжер преисполнила меня неожиданной радости. Итак, мне будет дозволено сколько я захочу любоваться этим прелестным лицом, черты которого мне надлежало воспроизвести! Я горел от нетерпения скорее усесться за мольберт перед этой обожаемой моделью, которую я хотел бы писать, стоя на коленях.

Мне отвели для работы одну из гостиных замка, окна которой выходили в сад. Из них открывалась одна из тех перспектив деревьев и цветников, которые так любил г-н Ватто, и мне казалось, что частица его души и мастерства вошла в меня. Я писал в каком-то упоении. Итальянский костюм, надетый на девице де Ла Геранжер, переносил ее в моем представлении в очарованный мир комедии, где жизнь легка и проста по-иному, чем в нашем обществе. Там нет препон чувствам и фантазии. Одни лишь законы сердца царят в этих блаженных местах. Все препятствия побеждаются переодеванием и хитростью. Там все — лишь маски и песни. Ничто не мешает королю жениться на пастушке или принцессе питать нежность к бедному лодочнику. В этой романтической стране любовь устанавливает милое равенство, и ей ничего не стоит соединить судьбы самые различные...

Время, которое я провел, рисуя девицу де Ла Геранжер, было счастливейшим в моей жизни. Чего только не воображал я себе в течение этих недель, каких только немых признаний не обращал к моему божеству! Хотя мне порою бывало трудно скрывать свое смущение, я думаю, что девица де Ла Геранжер так и не заметила его. Да и как бы могла она допустить во мне чувство, волновавшее меня? Между мною и ею было такое расстояние! А кроме того, к чему было говорить ей о своем безумии? Не лучше ли было воспользоваться состоянием, в которое она меня приводила, чтобы начертать образ любимой, достойный ее? Это было единственным знаком поклонения, который дозволяло мне мое скромное положение, так как мы не жили на одном из тех Волшебных Островов, где беседуют у ручьев вечно счастливые любовники.

Я написал потом много других портретов, кроме портрета девицы де Ла Геранжер, потому что, после того как я покинул мастерскую г-на Давере, я занялся этим родом живописи, но ни один из них не мог сравниться с этим первым моим произведением по блеску красок и чистоте рисунка. Мой портрет девицы де Ла Геранжер — портрет любви. Такой случай бывает лишь раз, и вторично подобное не удается. Так было у меня с этим полотном, которого я потом больше не видел и которое, если память мне не изменяет, есть лучшее из всего мною написанного. И я думаю, что не солгу, сказав, что оно не вполне недостойно покойного г-на Ватто, хотя я всегда буду жалеть о том, что мне не довелось воспользоваться его наставлениями, которые, в соединении с уроками природы, помогли бы мне более приблизиться к совершенству.

МАЛЕНЬКОЕ ЛИЧИКО

Я хорошо знал г-жу де Бреван, жену маршала, и часто посещал ее в особняке в Маре, куда она удалилась после смерти мужа, иначе говоря, еще довольно молодою, ибо маршал, который был уже в преклонных годах, когда женился на ней, наслаждался лишь какой-нибудь десяток лет сладостью этого позднего союза, будучи убит, как известно, при осаде Тервиндена ядром, раздробившим ему грудь и положившим конец его славной карьере.

Г-жа де Бреван в юности была красивейшей особой в мире, и молодость, покидая ее, не унесла с собою всего очарования, которым украсила ее. Перестав быть очаровательной, г-жа де Бреван осталась бесконечно привлекательной, и, хотя в силу своих лет не могла уже больше нравиться, по-прежнему продолжала вызывать к себе интерес. Нельзя было к ней подойти, не почувствовав чего-то такого, что притягивало к ней и рождало желание быть ею замеченным.

Я пользовался этим ценным счастьем не в силу, конечно, своих личных достоинств, но благодаря некоторому родству, связывавшему мою семью с семьей Бреван. Не требовалось большего, чтобы вызвать ко мне доброе отношение со стороны вдовы г-на маршала, которая оказала мне наилучший прием и пригласила посещать ее так часто, как мне самому захочется. Некоторые из моих ответов понравились ей, без сомнения, своей наивностью и прямотой, и она сразу же приняла в свой круг дальнего родственника, который ей показался не слишком глупым.

Основываясь на ее расположении ко мне, я часто бывал в особняке Бреван. В годы, о которых я рассказываю, вдова маршала не покидала больше своего жилища. Так как здоровье ее было в плохом состоянии, она крайне берегла себя. Чаще всего можно было застать г-жу де Бреван в закрытом, как будочка, стеганом кресле, так как она боялась малейшего дуновения воздуха. Г-жа де Бреван всегда, была очень хрупкой. Об этом достаточно говорили ее крохотный рост и миниатюрность ее фигуры, но она была обязана этой хрупкости изящнейшими в мире руками и приятнейшим маленьким личиком, какое я когда-либо видел. Правда, розы и лилии на нем уже не цвели, но черты его сохранили свое милое совершенство, к которому присоединялось выражение веселья и доброты.

Беседа ее подтверждала впечатление от ее лица. Г-жа де Бреван обладала умом живым и богатым оттенками. Ей свойственны были и шутка и лукавство, но без злости. Она удивительно умела рассказывать. Ее рассказы славились, и она сопровождала их самой забавной и комичной мимикой. Она была мастерицей по части портретов; что касается анекдотов, у нее был огромный запас их, и она прибегала к нему весьма охотно.

Некоторые из этих анекдотов относились к г-ну маршалу де Бревану, и именно ими я особенно наслаждался. Я испытывал пламенное восхищение перед этим великим воином, и мне были известны все его подвиги. Я знал наизусть все походы, которыми он руководил, все крепости, которые он осаждал, все победы, которые он одержал, и мне любопытны были все мелочи, касавшиеся его. Г-жа де Бреван, заметив мое пристрастие, охотно его удовлетворяла. Когда нам случалось оставаться вдвоем, она сама заговаривала о г-не маршале и рассказывала о нем тысячу историй как героических, так и забавных, потому что г-н маршал, будучи истинным героем, в то же время был человеком веселым и столь же любил смеяться, как и побеждать. Он даже был слегка повесой, который в пятьдесят лет не был еще женат и сильно рисковал остаться холостяком, если бы с ним вовремя не произошел случай, неожиданно побудивший его жениться.

Его жена, прежде чем сделаться таковой, носила имя девицы де Ла Бланшер и жила со своими родителями в замке на Мезе. Ей было тогда шестнадцать лет, и она наполняла родительский дом своими капризами и ребяческими шалостями. Отец и мать обожали ее и потому несколько встревожились, когда узнали, что их местности угрожает война. Неприятель приближался форсированным маршем, и мы располагали, чтобы задержать его наступление, лишь слабым заслоном войск. Г-н и г-жа де Ла Бланшер подумывали уже о том, чтобы перебраться в город, когда пришло известие о прибытии подкреплений под начальством г-на маршала де Бревана. Эта новость заставила переменить намерения г-на де Ла Бланшера, и, вместо того чтобы запрятать ключи от дверей, он приказал приготовить все, что нужно, на случай, если г-н де Бреван пожелает поместиться со своим штабом в замке.