Юдаизм. Сахарна

II

Ничего нет интереснее, волнующее, а в конце концов и тревожнее, страннее, — чем когда читаешь подробности скрывания смысла текста священных книг у евреев. «Чтобы птица не подглядела, дикий зверь в поле не заглянул», — только так и можно выразить постоянный испуг, «как бы кто не узнал»... Испуг и смущение авторов, списателей и переписывателей странных, «заветных» книг. — «Кому узнавать?!!» Грамотности — нет, интервьюеры — не рождались, «корреспонденты» не любопытствуют... Пустыня, никого нет! — а они хоронятся и хоронятся, зажимают себя «в горсточку», скрываются «в кулачке», — оглядываются: не видит ли кто, не смотрит ли кто, в особенности — не слышит ли кто. — «Тише!!» — и нет гласных букв. Гласные буквы, где и как их расставить, и, далее, как расчленить сплошную массу букв на слова, на связную и ясную речь, — более тысячи лет сохранялись в памяти, в традиции: но с таким совершенством, с такою абсолютною точностью, что когда потом знаки расставились, — расставились уже в пору, когда евреи были рассеяны по всему свету, — то они расставились в Месопотамии, Палестине, Египте, в Германии, Испании и в Польше одинаково, как бы были отпечатаны стереотипно. Внимание и осторожность уравнялись машине, механике. Это чудо памяти и точности принадлежит только евреям. «В рукописях» достигли точности «печатания». — «Списывающий, прежде чем написать слово, должен предварительно громко и отчетливо его выговорить вслух: и уж затем — писать буква за буквою» (одни согласные). — «Встретив непонятное или кажущуюся ошибку, предположенную и, наконец, явную ошибку (грамматики, согласования слов), — пиши с ошибкою, как видишь в предыдущем списке, с которого списываешь». — «Если буква ненормально велика сравнительно с прочими в тексте — пиши ее ненормально большою, отнюдь не уменьшая». — «Копируй, — и только». — «Кончил: весь список проверяют 30 дней ученые по оригиналу, с которого списано; и как только найдена одна-две ошибки, т.е. просто недостает одной-двух черточек, точечек, — весь свиток, целая рукопись уничтожается» (сверщиками-цензорами)! — «Встретив имя Божие, — прежде чем начать его копировать — встань и произнеси краткую молитву-славословие: и затем уже, сев, можешь его списывать». Если мы взглянем на теперешний (масоретский, с пунктуацией) текст, то мы увидим как бы страницу нашей книги, но всю засыпанную пылью или сором... Всматриваемся, что за «пыль»? Это между буквами, над буквами и под буквами проведены осторожно тончайшие черточки, паутинные, и — точечки, одна точечка, две точечки, три точечки под одною буквою, и, напр., три точечки то прямо кисточкою висят под буквою, то свернуты в треугольник, то отходят вбок, полувися и полулежа. «Читай так, а не этак», — говорят все эти знаки. Это — гласные, разделения слов и проч. Как бы около текста — шепоты автора и, затем, генераций переписчиков, — теперь читающему. Наконец, против некоторых строк на полях стоят пометки: «в слове (таком-то) отними (такую-то) букву»; тогда получится другое слово, и вот это другое слово и читай про себя, когда в тексте написано вовсе не оно (написано с пропускаемою мысленно буквою); или: «читай, но не пиши» (keri velo ketib); «пиши, но не читай», «пиши и читай», «читай так, а не этак» (al tikri ken ve ala ken)... Казалось бы: «так — читай, то и пиши — так», «нечитаемую букву — пропусти и в рукописи», «начни писать без этой выпускаемой при чтении буквы...» Нет! тысячу лет держали в памяти, как нужно прочитать: и всю тысячу лет писали с нечитаемою буквою. Например, в тексте: «Ты (Господи) не умрешь» (пророк Аввакум, I глава, 12 стих), а в чтении: «Мы не умрем»... Звучит, в синагогах, везде: «мы не умрем», а видится беззвучно: «Ты (Господи) не умрешь»... Совсем другой смысл! Да: но взглянуть на него можно, произнести — нельзя. И никто не произносит, а в мыслях у всех проносится. Наконец, уже в эпоху составления Талмуда было непонятно, что в некоторых местах текста Св. Писания стояла такая-то буква — одна как бы линейно-вытянутая, а в другом месте т'a же самая буква — точечномалая: разницу величины сохранили до нашего времени... Точно в надежде: «когда-нибудь это откроется». «Бог откроет», «мудрец шепнет»...

Но «обсыпанный текст» — только в домашнем употреблении: в синагогу вносят свиток только «голый», без всяких знаков и руководств для чтения! Это — непременно и закон! Всякий свиток с проставленными гласными — тем самым негоден к храмовому чтению! Между тем он читается вслух, и не одним раввином, но к нему подходят и евреи — выкрикивая слова и жестикулируя! Без знаков? Читают, поют, кричат — по традиции! В синагоге вдруг встает требование еще времен Вавилонского плена: «кроме сплошных согласных — ничего в Священном Писании!».

Характерны выражения Талмуда: «с Синая закон принесен был обнаженным» (одни согласные); и, затем, про «пыль знаков»: «они дают Писанию одушевление». Вот его-то и «скрой». «Кости все могут видеть, в кровь — не заглядывай». В «Святое Святых» Храма — тоже «никто не заглядывай». Удивительно, что на странный способ еврейской тайнописи походит и тайностроительство Скинии: двор, притворы и даже «Святое» с богослужением — это как бы «согласные буквы» религии, которые можно «писать и видеть»: но вот — занавеса, густая, со складками, в несколько рядов, за которую в совершенную темноту входит однажды в год один первосвященник, чтобы покропить кровью стоящий там ковчег завета... Это — «keri velo ketib» культа, его — «смотри, но не читай вслух», тайные «гласные», с которыми только смысл и становится ясен. Когда первосвященник показывался назад из-за занавесок, то весь народ восклицал ему навстречу: «Жив ли ты?» Т. е. не «умер» ли? не «случилось» ли что с тобой? Странные слова, напоминающие те, которые в Талмуде сказаны о догадавшихся насчет «колесницы» Иезекииля: «один — умер, другой — сошел с ума, и один Акиба вошел с миром и вышел с миром».

 Да для чего скрывать?!! — восклицает Гомер и наш былинщик.

Значит, было для «чего»... Все ведь мы, православные, «признаем Ветхий Завет»: а подите-ка, нарисуйте на стенах наших церквей «Авраама, заключающего завет с Богом», т.е. совершающего странную операцию над собою и 14-летним сыном Измаилом, как равно и над всеми взрослыми рабами своего дома: молящиеся православные закроют руками лица, глаза и со страхом, в смятении разбегутся!

А «священно»... «Священно», — но нельзя «смотреть», «видеть». Это и есть — «Сокровение», первая фаза Откровения, — по которой, по ее стилю, по ее духу — и тайностроительство, и тайнопись, и в основе всего — тайномыслие.

А 400 раввинов на всю Россию уверяют: «ничего тайного». Напротив, все решительно — «тайна», а вот явного — ничего!

Да вы всмотритесь в походку: идет еврей по улице, сутуловат, стар, грязен. Лапсердак, пейсы; ни на кого в мире не похож! Всем не хочется ему подать руку. «Чесноком пахнет», да и не одним чесноком. Жид вообще «скверно пахнет». Какое-то всемирное «неприличное место»...¹¹⁵ Идет какою-то не прямою, не открытою походкою... Трус, робок... Христианин смотрит вслед, и у него вырывается:

 Фу, гадость, и зачем я не могу обойтись без тебя?

Всемирное: «зачем не могу обойтись»...

Но жид стукнул в дверь; грязная рука высунулась и подняла защелчку. Совсем согнувшись — он прополз туда.

Проползла — тайна и в тайное место. И опять все в согласии со всем: пока вы его видели на улице — вы видели как бы одни «согласные» человека; вошел он в дом — и открываются в нем «гласные». Самая фигура его, толстая, округлая или, наоборот, преувеличенно вытянутая и преувеличенно худая (два типа евреев), с лоснящеюся потною кожею, имеют что-то в себе напоминающее пузатую старую синагогальную «тору», свитую вокруг палки.

 Ах бы обойтись! А не можем!

 «Бьем» его, — а «торгуем» с ним и — «читаем его книги».

1911 г.

Есть ли у евреев «тайны»?.. (Ответ на заявление 400 раввинов)

Все русские раввины, — числом более 400, — дали торжественное клятвенное заверение, что «в законах их, вероучении и толкованиях, письменных или устных, не содержится ничего тайного», что не было бы объявлено всему свету, куда они не повели бы каждого заглянуть и понять; что у них нет темных и неосвещенных углов. Но в таком случае что же означает начало 2-й главы трактата Хагига, в Талмуде:

«Законы о кровосмешениях не истолковываются сразу трем слушателям; рассказ о сотворении мира не истолковывается сразу двоим; Колесницу же (в видении пророка Иезекииля) позволительно объяснять лишь одному, — и то, если объясняющий заметит, что тот, кому он хочет объяснить, уже сам и собственным разумением дошел до понимания».

Нельзя образнее выразить полное запрещение всякого объяснения. Единичные талмудисты «сами доходят своим умом»: и беседуют о запрещенном смысле этого явного текста, лишь заметив, что оба его понимают в одном смысле.

Дальше слова и приметы еще разительнее, а речь очень темна, и дозволяет только заметить, до чего юдаизм полон тайн, притом каких-то зловещих, от которых «уразумевающие дело» даже сходят с ума. Приведу темный текст (тот же трактат, та же глава):

«Тому, кто размышляет о следующих четырех вещах, лучше бы не родиться на свет: что выше (?!) и что ниже (?!), что прежде (?!) и что после (?!). Тому, кто не щадит чести своего Творца (!!), — лучше бы не родиться на свет».

Тосефта, или пояснение, к этому тексту талмудического закона:

«Не толкуют законов о кровосмешении трем, но толкуют двум; не толкуют рассказа о сотворении мира двум, но толкуют одному; а Колесницу толкуют одному лишь в том случае, если он ученый и понимает по собственному разумению. Однажды рабби Иоанн, сын Заккая, ехал на осле, а рабби Элеазар, сын Араха, погонял сзади. Он сказал ему: «Рабби, преподай мне один отдел из Колесницы?» Тот ответил: «Разве я тебе не говорил, что нельзя толковать Колесницу одному, разве что он учен и понимает по собственному разумению». Он сказал ему: «Позволь мне, — и я произнесу перед тобою»...