Юдаизм. Сахарна
Шрифт:
Но А. М. Коноплянцев даже испугался приглашения (его слова сегодня по телефону). «У литераторов и в двадцатом веке вообще ничего серьезного быть не может», — думал я, кажется не без основания, тогда; и пошел на собрание без всякой «думки». Но, я думаю, основательна была и вторая половина моей мысли: «А у людей старой веры и старого корня веры это, конечно, вышло бы серьезно, трагично, страшно». Вот именно вышло бы то, чего «испугался» Коноплянцев.
Во всем этом событии, — конечно, шутовском и бессодержательном, «литературном», — замечательно, однако, то, что мысль о причащении человеческою кровью возникла не у кого-либо из русских, не в русской голове и мозгу (ни в одном русском литературном доме ничего подобного я не слыхал!), а именно в дому еврейском, в обществе по преимуществу еврейском и в мозгу еврейском... Отчего из русских этого никогда никому в голову не приходило, — даже как позыва или случайно залетевшей в голову мысли? Нет атавизма и наследственности, нет бессознательных, безотчетных воспоминаний в застарелых, первобытных клетках мозга... В
Возвращаясь к шуму о «кровавом навете», где русские были так унизительно «околпачены» евреями, давая свои «подписи» и «клянясь» в деле, в котором они ничего не понимают, я возвращаюсь особенно к Мережковскому тех времен, когда он упрекал Минского «за венчание лягушки и жида». Каким образом он мог забыть, что у него под носом, в доме его друга и в мозгу его друга-еврея родилась мысль о причащении, т.е. об испитии, о вкушении человеческой крови; явилась эта мысль не в «темных Средних веках», не как «легенда», — а как осязаемый факт на Английской набережной, в доме Полякова, в 1905 году, у весьма и весьма «просвещенного» Николая Максимовича Минского. Да и Карташов это знал, и Философов, и Зинаида Николаевна Гиппиус-Мережковская. Все знали. Каким же образом все клялись в Религиозно-философском собрании на докладе Мережковского по делу Бейлиса, что это «ритуальное обвинение евреев унижает Россию», что оно «позорит русский суд», что «Россия лежит трупом у себя самой в дому» (слова Мережковского) и проч.?! Каким образом все могли слушать завывательные речи гг. Керенского и Соколова, как могли все клясться «не подавать руки тем, кто говорит о еврейском ритуале» (как будто кто-то ищет пожимать им руку), и прочее и прочее?..
Какой обман и насмешка над слушателями!..
Недаром, когда я задремывал на своем стуле, то сквозь слова «текущего оратора» мне будто слышалась музыка одного имени:
— Шнеерзон... Шнеерзон... Шнеерзон...
Примечание. Не жалея моих 58 лет и естественной слабости воли и неясности мысли, какая сопутствует старости, — тот молоденький член моей семьи, который вместе со мною был на вечере у Минского, поднял форменный «гевалт», обвинял, что я «предал» своих друзей, что это — «донос», что участники вечера (в сущности — пустого) будут «привлечены к суду за кощунство», что «ожидается через 5 дней возвращение в Россию амнистированного Минского и теперь он в Россию не будет пущен»; что в Петербурге «непременно явятся и потребуют у меня объяснений Бердяев-христианин», а что «Ремизову не решаются показать номер «Нового Времени», где названо его имя». Таковой натиск испугал меня, и я упросил редакцию «Нов. Врем.» поместить на другой день мое «Письмо в редакцию», где я отрекся от своего рассказа, сказав, что все было «пуфом» и «глупостью», о коих не «стоило говорить». Быстрое отречение мое вызвало хохот всей печати, глумливое замечание Мережковского, что «пока Розанов доказал только, что он и другие русские причащались еврейскою кровью», и т. п. Мережковский очень хорошо понимает, в чем дело, — понимает силу ссылки на атавизм, действующий у евреев; но он путал и лгал в этом случае, как и во все время процесса Бейлиса лгал касательно евреев и русских, касательно христианства и юдаизма, — по чисто газетным соображениям, которые доминируют теперь у него и над «третьим Заветом», и над «религией Св. Духа». Теперь я думаю, т.е. уже на третий день после напечатания статьи «Сообщение по телефону», я начал твердо думать, что даже наиболее «виновную» часть моего сообщения, именно печатное название имен моих друзей, — я не только вправе был, но и должен был сделать. Т. е., как и всегда, я прав был в первом движении сердца к правде. Кровь Ющинского стоит литературного этикета, и раны его выше того, что «принято» и «не принято». Есть вещи, около которых более не церемонятся. Ведь мы, замяв дело Ющинского и вопия — «не евреи!!!», тем самым дали и даем евреям брать для себя еще Ющинских, поклявшись, что «никогда еще до такого изуверства не дойдем, как обвинение бедных евреев, гонимых правительством, в религиозном ритуале употребления крови». Но мысль этого ритуала — есть, и носится действительно у евреев, и только у них одних, уже воспитанных и пропитанных ритуалом обескровления животных для пищи... «Для пищи» — без крови (рационализм, рациональная и позитивная еда); ибо кровь — для таинств (мистерия, священство, «очищение от греха»), В этом смысле рассказ о вечере у Минского в высшей степени важен как указание хотя на ниточку, на одну паутинку древности, но уже совершенно осязательную, видимую для всякого. Для того чтобы никто не смел сказать, что «еще врет Чеберячка и еще выдумывает Розанов» (вечный припев еврейской печати), я и должен был, и обязан был, назвать имена участников. Ошибка была в указании времени (1905, а не 1903 год), но все участвующие или присутствовавшие на вечере лица были те самые, какие я назвал. «Декадентов» есть много: декадент Андрей Белый, декадент Валерий Брюсов: но только в дому еврея Минского заговорили: «Не извлечь ли нам крови». Это — шутовство по мелкости говоривших, по рационализму говоривших, по позитивизму говоривших. Но это и история, потому что предки-то говоривших, и именно этих говоривших, евреев не были позитивистами. Как же они-то говорили и думали, вот эти не «позитивные» евреи? Да и думали так, как на заводе Зайцева около несчастного Андрюши «те страшные евреи с необыкновенными головными уборами, которые молились перед тем, как к ним приведут мальчика» (замятое на суде сообщение погибших детей-свидетелей Чеберяковой). В. Р.
Кое-что «про себя»
Человечество, «венец природы», собрал в себя лучи всех царств до него... Есть народы типично копытные и травоядные; есть «всеядные», — и нас обижает, но мы терпим, когда немцы сравнивают нас с одним всеядным и нечистоплотным животным. Что делать, но обчиститься нам следует. В ком же, спрашивается, отразились хищные? А в ком-то отразились и они. Должны были отразиться в «венце природы». Хищников вообще немного на земном шаре, сравнительно с травоядными. Так Бог устроил, такова космогония. Да и необходимо в целях существования планеты, ибо при своем «множестве» они бы всех съели. В странной еврейской расе положены какие-то внутренние законы ограничения размножения: почему, идя «от Авраама» и переживя Египет, Грецию и Рим, они численно меньше германцев, французов и русских? И многочисленны никогда не будут.
Тут «Бог отцов ихних» не сказал полной правды... Поманил к завету, но дал лишь лишнюю надежду. Мы называем евреев, все называют евреев «паразитной нацией». Но что значит «паразит-народец» около пасущихся буйволов, овец и прочих «стадообразных народов», живущих вплотную друг к другу? Среди нас «бродят» евреи, это — типично «бродячее племя», «странствующее племя». «Паразит» около «животного» есть тот, кто поедает его... Таинственная космогония соделала евреев «хищниками» около арийцев, среди которых они блуждают и похищают. Похищают имущества, средства существования; потому что брать жизнь запрещено. При завоевании Ханаана, однако, они «обрекали в заклание богу своему», «богу Иаковлеву», население целых городов, с женщинами, с детьми!!.. Чего ни один в свете народ не делал. Вот настоящая манифестация «хищничества», когда законов еще не было, а корреспонденты не «сообщали в газеты». Когда было просторно и откровенно. Приписывают Андрюшу Ющинского «изуверной секте», «особому течению» в иудействе. Но разве «расправлялись в Ханаане» не двенадцать колен Израилевых? Полноте закрывать глаза на дело. В крови еврея пылает сей неугасимый огонь. «Хочется», — до жару, до истерики. «Хочется» даже на Английской набережной, в Петербурге, хотя бы как декадентская мечта, однако не забредшая в голову ни Андрею Белому, ни Брюсову, а почему-то единственно еврею и еврейке... Ах, всем им хочется крови ягненка ли, Ющинского ли... Левину хочется, Грузенбергу хочется, Марголину тоже хочется, и только они не ведают этого. А во сне грезится. Разве они «ритуально» не расправились с русской печатью, с русским обществом. Взглянув на этот бешеный натиск, наскок, — точно чувствуешь чьи-то зубы около шеи. Ритуал, — господа, — печальный ритуал около шеи. Ведь это они кричали «в дни Бейлиса» о всем христианском обществе: «Распни его!! Гвоздей ему в ладони!! Зауши его в лицо!!» И заушали. Тут и грязный Любош старался, — вечно неумытый, засаленный Любош, и «Каиафа»-Левин...Все колотили нас, в печати, в обществе, в собраниях... Все проклинали Россию и русских, «при благосклонном сочувствии полиции», которая, как и в Киеве, служила им и вечно им услуживает. С полицией они друзья, хоть и потаенные, «не на виду общества». Полиция «денежке счет знает», как и наши «талантливые адвокаты».
Но, господа, — ликование ваше как-то коротко. Все-таки Иерусалима нет, Храм ваш разрушен, и торчит только жалкая синагога на Офицерской улице...
Вы вообще — ничто. И хоть облизываетесь капельками христианской крови, — облизываетесь даже в декадентских вычурах и в темных литовских лесах (серьезно), но мы вами не испуганы, и все ваши успехи — дотоле, пока нас обуяла «наша русская леность», — да русская безголовая, баранья «стадность». Но Христос не напрасно умер. Христос вас победил и раздавил. Он выступил как «пастырь кротких» и дал с тех пор победу кроткому терпеливому на земле.
Вот этого-то «кроткого начала» вы и не победите своим омерзительным «гевалтом».
* * *
А все-таки почему-то «ваш бог» обманул вас в завете: «будете яко песок морской» и «благословятся о семени вашем все народы». А вас все колотят, проклинают, и, несмотря на своих ежечасно беременных «Ревекк», — вас почему-то немного... Ах, не очень вы верьте в своего «национального бога»... А то тут случится «от лукавого»... Где ваше господство, евреи? На бирже, в кармане и в плохих газетах! «У нас и Любош»... С Любошем в «царство небесное» никак не пролезешь.
Присматриваясь к молодежи...
Мне хочется сказать два слова по поводу газетного сообщения о той неприятности, которой едва было не подверглись некоторые слушательницы высшего учебного заведения в Петербурге за сделанное ими приветствие прокурору Випперу...
«Как они смели?!»...
Но ведь суть молодости и заключается в том, чтобы «сметь»! Что это за молодость, которая оглядывается, боится, сообразуется с тем, как бы «понравиться» или как бы «не разонравиться»... Прокурор Виппер выступил смелым бойцом в опасном деле, принял на голову свою и на плечи свои ушаты выливаемых левою печатью помой, — инсинуаций, клевет; наконец, его роль защитника несчастной семьи Приходько и умерщвленного мальчика Андрюши так в общем благородна и трогательна, что было бы совершенно неестественно, если бы это не вызвало приветствий именно от молодежи, и приветствий совершенно независимо от политической окраски приветствующих. «Дело» было так трагично и страшно, что воображать, будто все забудут об исколотом трупе Ющинского из-за некоторой «бледности лица у Бейлиса», — было чудовищно. Конечно, только ужасная загнанность, в которой «левые чувства» держат в высших учебных заведениях естественные русские чувства, сделала то, что эти «приветствия» не выразились несравненно громче, ярче, — что они не прошли волной по России. Как-то г-жа Елизавета Кускова приводила в «Русских Ведомостях» статистику «политических убеждений», какую дала анкета слушателей высших учебных заведений. Одних социал-демократов было больше 70 процентов... Остальные были «кадеты», и естественных русских чувств — почти ничего...
Да, кто помнит себя в университете и на высших курсах, — знает очень хорошо это положение вещей... Быть русским (вовсе не правым) представляет трудную задачу для студента и курсистки; все их тащат, все их растаскивают «за Польшу», «за Финляндию», «за евреев», — и за Россию, и русских не остается никого... Да, да! просто — никого или какая-то неуловимо малая частица.
И бьется в тоске и одиночестве эта группа просто русских людей, не утащенных ни «за Финляндию», ни «за евреев». Мне рисуются просто обыкновенные русские юноши и девушки, как они пришли из семьи сперва в гимназию и потом в университет. Мечтаемый юноша и мечтаемая девушка есть просто ясное бытовое явление, ясное бытовое лицо, которому приличествует в Германии быть германцем, во Франции — французом, в Англии — англичанином и в России естественно быть русским и русскою. Признаюсь, «правая» программа и «правая» шпаргалка так же неприятна в пальцах и в душе молодежи, как левая, и лучше ее единственно по тому одному, что она смелее и самостоятельнее, что она в сущности моложе... Ведь все эти «социалисты» в университете суть плохо рассмотренные старички и «трусики», как есть робкий серенький зайчик-«трусик». Ведь все «волнения» в университетах — не от избытка мужества, а от недостатка мужества: «трусик» бежит за «трусиком» и множество их скапливается в «сходку», которая разбегается, когда покажется полицейский. «Дела давно минувших дней», которых мы были очевидцами.
И хочется этим крупицам естественных русских людей в университете и на курсах протянуть руку; сказать им, что, конечно, всякий попроницательнее человек, видит мужество в них, а не в «большинстве», которое есть только большинство и имеет все печальные качества «большинства»... «Ты какого мнения, мой сосед?» — «А я такого мнения, как мой сосед»... Сия социал-демократия «в 75 процентах» не очень страшна...
Сделаю это, т.е. «протяну руку», не сам, а через голос слушательницы одного высшего в Петербурге учебного заведения... Из этого голоса, кстати, поймут отцы русских семейств и матери русских семейств, как настоящим их детям, с самостоятельным «я» в себе, трудно учиться, трудно от товарищей... Может быть, что-нибудь поймет и г-жа Елизавета Кускова со своим «безголовым» журналом (она издавала в дни революции странный журнал — «Без заглавия») и со своею самолюбивою статистикою. Письмо мною было получено сейчас после окончания киевского процесса: