Юго-Восток

— Я тебе поверил, но зря, — дьякон Назар уже превратился в железный гвоздь. — Весь народ Факела — мои дети, Спасителем завещано любить всех. Ради тысячи любимых детей я не могу потакать обману одного вруна и смутьяна. Факелу не нужны никакие дороги. Никакой Кремль и прочие сказки. Если ты веришь гадальщику Чичу — ступай к нему. Если веришь Хасану и прочей неруси — ступай к ним. Вчера у тебя был выбор, сегодня выбора больше нет. Здесь в мешке твои вещи и оружие. Убирайся.

И ногой толкнул ко мне меч. Охранники батины лыбились, так и забил бы обоим носы в щеки!

— Батя, так нельзя! Нельзя всю жизнь в норе сидеть…

— Убирайся, — повторил отец. Тихо вроде сказал, но у меня внутрях аж кишки сжались.

— Отец, нас раздавят тут. На Лужах нечисть, у Кладбища муты заселились, на Пепле тоже. Помощь нам нужна, вместе выстоим…

Дьякон отвернулся:

— Чтоб я тебя и дружка твоего рыжего больше не видел. Ворота для вас закрыты.

27 РУЖЬЕ И ТРИ ТУЛУПА

— Без меня все равно не справитесь, вот так! — Иголка отпихнула от себя печеное мясо, вроде гадость какую увидела.

— Это еще почему? — Рыжий от удивления с куском во рту застыл. — Уж как-нибудь без либеральных советов обойдемся. Карта у нас есть.

Эх, хотел я ему башку в плечи вбить, да подумал — а ведь прав мой друг, чего она лезет? Если она все время так лезть будет, засмеют меня с нею, ага.

— Потому, — Иголка отвернулась, стала есть хлеб. — Ваша карта под землей сгодится. А наружи вы в голодное Поле живо вляпаетесь, вот так.

— Иголка, ты зачем рыжего вечно перебиваешь? — спросил я. — Он тебя старше и умнее. Он лучший механик, ясно? Ты пока траву в лесу сушила, он с мутами и пауками дрался, промзону с детства защищал.

— А ты мне не указывай, кому чего говорить, — вспыхнула она.

— Иголка, отойдем-ка, — позвал я.

Отошли маленько. Прятались мы на крыше Автобазы, там много домиков было. Больше нам прятаться негде было. Брат Головы дурные новости принес — искали нас торговцы на самой промзоне, еще и денег за нас посулили асфальтовым.

— Иголка, ты знаешь, как я к тебе настроен, — сказал я.

— Это ты к чему? — задергалась она маленько. Ясное дело, впервые я с ней так строго говорил.

— Это к тому, что, если еще раз при людях поперек меня скажешь, живо пойдешь второй женой к своему Фоке, или как его там.

— Слава… да ты… ты мне отец, что ли? — зашумела она.

Я так прикинул — сейчас надолго расшумится, это она умеет. Взял ее за локотки, чтоб ручонками не махалась, и вниз по лесенкам понес. Долго нес до низу, много про себя дурных слов услыхал. Механики встречные смеялись, ага. Дык нельзя же так об меня сморкаться, да и об друга моего. Голова, правда, следом побег, видать, решил, что я девку топить несу. Там у них в подвале как раз колодец удобный. Но я топить никого не стал. Внизу к проходной женщину свою вынес, на ноги поставил и стал ждать — врежет по роже или нет? По роже не врезала, хотя по всему видать — жутко ей хотелось.

— Иди, — говорю, — ступай себе к папочке.

— Вот и пойду! Как бы сам не пожалел!

Ну чо, внутрях у меня сжалось все. Честно говоря, испужался маленько, что уйдет она насовсем. Но рыжий тут рядом пыхтел, и сторожа на воротах слушали, так что мне взад ходу не было.

— Ступай к тому, на кого орать будешь, — повторил я. — На меня только одна баба орать право имеет, матушка моя. Если надумаешь извиниться, мы на крыше. Пошли, Голова, чего рот раскрыл?

Ну чо, потащил я его вверх. Позади тихо было. Все, решил я, беда, сам себе жизнь поломал, родную душу от себя прогнал.

— Ну ты мужик, — наверху похвалил меня рыжий.

Стали мы дальше жевать. Хотя, честно сказать, разговор как-то не шибко клеился. И вдруг — шаги позади, легкие такие, я их из тысячи узнаю. Вскочили мы, стоим, как два дурня. Иголка носом хлюпает, глазья в слезах.

— Ты прости, Славушка, — говорит. — Некуда мне без тебя идти.

— Иголка, ты садись, кушай, — сказал я. — Кушай себе тихонько, не торопись, тебе вон жир нагулять надо…

— Ой-ой-ой, — засмеялась она, язык показала. — Ты меня на убой откормить решил или зубы заговариваешь? Я с вами все равно пойду, вот так.

Тут, ясное дело, у меня опять ухи вспотели:

— Никуда ты с нами не пойдешь. Возвращайся лучше на Пасеку.

— А что я там забыла-то? Голова, ты ему зачем подмаргиваешь? Вы без меня в подземелье уже слазили? Хорошо слазили, удачно? Едва не погибли. А без меня на мусорный комбинат вам не попасть.

И замолчала себе, будто и не говорила. Сидит, кусочки мелкие с хлеба щиплет, поет чо-то тихонько. А мы с Головой, ешкин медь, ну чисто два пня с глазами, друг на дружку вылупились и молчим. Ну чо за жена такая умная мне досталась?

Тут я себя маленько за ухо ущипнул, потому как некультурно девку женой своей называть, ежели ее под венец не водил. Стало мне маленько грустно. Все же я надеялся, отец нас венчать будет. Только зря надеялся, теперь разве что у Химиков или на Автобазе к попу на поклон идти. Так что пока не жена. А что по малинникам жомкаемся — так то не в счет.

— Выходит, ты с Чичем сепаратно заодно? Оба знали про трубу, а в промзоне двести лет никто слыхом об ней не слыхал? — хитро так сощурился рыжий.

Рыжий — он тоже умный, не зря его отец Головой назвал. Ну, то есть назвали его так, потому что башка была как желудь и набок висела на шейке тоненькой, но вышло складно. Рыжий про то вспоминать не любит, ага, кому ж понравится вспоминать, как его удавить в люльке хотели?

— Про трубу не знала. Про Чича кое-что знала, вот так, — засмеялась Иголка.

Сидели мы втроем на самом краю крыши, отсюда большой кусок Чагино было видать. Окружную канаву видать, что вокруг Автобазы против скорлопендр вырыта. В канаве ночь и день горюн-трава тлеет, бабы косят, сюда свозят. Смердит не слишком симпатично, зато гадины эти с Пепла не пролезут. Да и котяхи не сунутся, огонь Спасителя нечисть не жалует.

А нас наверху в темноте, за дымом и не видно. Кушали и думали, следили, чтоб никто не подслушал. Сидели и ждали, пока нас позовут. Потом пришел брат Головы, много чо рассказал.

На Базаре народ шевелился, гудел маленько, потому как богатого маркитанта Рустема патруль в промзоне подобрал. Лялякали торговцы всякое, боялись заразы новой. Вроде как цел Рустем, но стал как дитя малое, в штаны напрудил, да слюни текут, а глазья в разные стороны вертятся. Ничо путного не говорит, то лыбится, то плачет и к торговле вовсе стал непригодный. А еще двоих, Тимура и молодого какого-то парня, дохлыми нашли. Странно, сами в яму свалились, там, где бомба упала. Дык ясное дело, в ту яму навернешься — и хана, на дне арматура острая, клыки бетонные торчат. Собаки их нашли бабочками кровавыми облепленных. Уже вполовину погрызли их, ага, страшное дело. На Факеле у патрульных псы добрые, далеко чуют. Теперь все шептались, вдруг зараза такая, мозги плавит? А другие про нас шептались, видели, как мы вместе с Базара шли.