Югославская трагедия

— Пуцай!

Радислав опустил в ствол мину и пригнулся. Раздался звонкий выхлоп. Мина с шипением вырвалась и понеслась, за ней другая. Бледно-желтые взметы огней прыснули далеко позади группы немцев. Томислав быстро сделал поправку на прицеле, круче подняв ствол.

А Коце Петковский, примостившись за тумбой, стрелял из своего ПТР по машине.

И Васко, ободрившись, прильнул к винтовке; зажмурив глаза, нажал на спуск. Отдачей его слегка откинуло. Он растерялся, умоляюще взглянул на меня. Это был его первый выстрел. Я крикнул ему:

— Молодец! Убил фашиста. Видишь, вон лежит! Стреляй еще скорей, а то убегут!

Он снова припал к винтовке.

Ряды вражеских автоматчиков редели. По ним били из окон, из-за углов и подъездов домов.

Вдруг бронетранспортер вздрогнул и, резко крутнувшись, пошел вкось, уткнулся в каменный забор. Я увидел, как дверь кабинки распахнулась, из нее вывалился мертвый водитель, затем выскочил какой-то коротышка-солдат в смятой шинели и больших, грузных сапогах, с толстым портфелем подмышкой, и стал карабкаться через забор. Я выстрелил в него, но промахнулся. Немец скрылся в саду.

Автоматчики, лишившись броневого движущегося прикрытия, кое-как отстреливаясь, гурьбой бросились в ближайшую улицу, где партизан не было. Улица выходила к глубокому оврагу, поросшему кустарником…

— А догонять не будем? — спросил Васко, высовываясь в амбразуру башни почти по пояс. — Смотри, куда бегут. В овраг!

— Далеко не убегут!

Я знал, что по обеим сторонам оврага сидела в засаде рота под командованием Радовича».

18

«…Из окон больших домов свисали белые простыни. По улицам, гремя постромками, бродили мохнатые толстоногие лошади. Интенданты расхватывали их, впрягали в фуры, что-то на них уже грузили. Возле легких горных орудий с нарисованными на щитах дубовыми листьями разгорался опор.

— Наши пушки! — кричали бойцы из роты Янкова.

Но черногорцы, усевшись на стволах и лафетах, оспаривали трофеи.

— Пополам, — рассудил Петковский. — Братья все делят пополам. — Он крутил рукоятки поворотного и подъемного механизмов, открывал и закрывал затвор, тянул за стопор курка. Артиллерия была его страстью, как и все, что имело отношение к технике.

— А стрелять научишься? — спросил подошедший Вучетин.

— Учусь… Зарядить? Снарядов вон сколько! Готово! Беглым огнем!

— Отставить! — улыбнулся Вучетин. — Будешь командовать батареей, еще настреляешься.

Командир деловито оглядел орудия:

— Три Радовичу, три нам. Никто не в обиде. Теперь мы настоящая регулярная часть. Не только по названию, но и по вооружению.

— Вот что значит драться вместе! — шумели черногорцы.

— Правильно! Не растопыренными пальцами, а кулаком! По-советски!.. Слышите?

Со стороны оврага донесся залп, там поднялась беспорядочная перестрелка, потом все стихло.

Вучетин крепко пожал мне руку.

— Ну вот и все. Как было задумано…

— А куда теперь? — спрашивали бойцы.

Успех вызвал у бойцов желание немедленно идти дальше.

— На Сплит! — настаивал Милетич. — К синю-морю.

Он был охвачен боевым задором.

— На Сплит! На Сплит! — повторял он, словно безудержной смелостью хотел искупить вчерашнее отчаяние и нерешительность. — Отсюда прямая дорога. Тридцать шесть километров!

Это было заманчиво — помочь далматинским партизанам в их упорной, давно уже длившейся с переменным успехом борьбе за портовый город Сплит, за крупные острова, расположенные против Сплита. Перервать вражеские коммуникации в прибрежной полосе, выйти к морю…

Но пока надо было собрать трофеи и решить, куда отправить пленных. Их гнали отовсюду. Черногорцы привели из оврага целую колонну. Горные стрелки едва брели, подняв воротники шинелей и зеленых курток, спрятав в рукава кисти рук. Шли они хмурые, поглядывая исподлобья по сторонам. Впереди в солдатской шинели в больших сапогах топал тот самый немец-коротышка, по которому я стрелял, когда он лез через забор. Радович сам выволок его из оврага.

— Важная птица, — сказал он Вучетину. — Вот его портфель.

В толстом портфеле — за ним-то Радович, собственно, и охотился — оказались разные документы, исписанные тетради, карты, какие-то письма и железный крест на клочке от мундира.

Во всем этом еще предстояло разобраться. Вучетин попросил Радовича взять на себя обязанность начальника гарнизона, выставить на дорогах полевые заставы, обеспечить охрану телеграфа, телефона и других важных зданий. А Корчагину ввиду отсутствия Катнича он приказал устроить в городе митинг с участием населения.

— Пройдемтесь немножко. — Вучетин взял меня за локоть. — Я слишком устал… И, кроме того, хочу с вами поговорить.

Мы пошли по улице.

— Узнаёте? — спросил я.

Навстречу нам Васко Христич вел группу пленных. Он и важничал и немного смущался. На нем была уже трофейная тужурка с четырьмя большими карманами, доходившая ему чуть ли не до колен, а на ногах вместо опорок большие кожаные бутсы. Длинные рукава тужурки Васко закатал, и странно было видеть в его тонких детских руках тяжелую винтовку, которую он с трудом держал наперевес.

— Неужели это Васко? А ну-ка, поди сюда.

Повелительным жестом остановив пленных, Васко подошел к командиру и вытянулся на цыпочках, чтобы казаться повыше. С опасением он смотрел на Вучетина: вдруг отберет оружие и отошлет домой.

Но Вучетин, порывисто притянув его к себе, поцеловал в лоб. Васко конфузливо шмыгнул носом и, заморгав длинными ресницами, покосился по сторонам: не уронил ли командир его воинского достоинства?

— Жалко, что тут нету четников, — вызывающе сказал он. — Я бы им еще не то показал! Они мою мать зарезали…

И, козырнув, Васко погнал пленных к сборному пункту.

— У меня был такой же сын, — задумчиво произнес Вучетин, с грустной улыбкой глядя ему вслед.

Во дворах уже горели костры, пламя лизало крутые бока походных котлов. Наш интендант Ракич щедро раздавал поварам припасы из немецких кладовых. Черногорцы и шумадийцы вперемешку сидели вокруг костров в ожидании завтрака. Их боевое воодушевление еще не остыло. У всех столько впечатлений! Слушать некогда, каждому хочется рассказать: как он убил троих, догнал пятерых. У одного из костров с жаром пели песенку, сложенную еще в первый год борьбы: