Югославская трагедия

Главнокомандующий фатовато сидел верхом на большой белой кобыле, известной под кличкой Мицо. Он был в простом комбинезоне, порыжелом от времени и непогод, в стоптанных сапогах с высокими голенищами; на широком ремне висел пистолет с зеленым итальянским шнуром. Темно-серая, мускулистая овчарка Тигр, злобно урча и скаля зубы, обводила партизан настороженным взглядом, точно соображая, можно ли подпустить их к своему хозяину. Подозрительно осматривались и два телохранителя Тито — Бошко и Црля, атлеты могучего телосложения. Из-за плеча Тито выглядывал, осуждающе качая головой, какой-то англичанин в серой форме. Чуть вперед выехал Велебит, которого Милетич сразу узнал. Велебит насупленно глядел поверх черепаховых очков на бойцов, которые так неловко и не спеша становились в строй.

Среди многочисленной свиты главнокомандующего Милетич сразу приметил несколько человек из тех, кого он впервые увидел сквозь приспущенные жалюзи в особняке Дедиера, — угрюмого Ранковича, вихрастого Джиласа, узколобого карлика Пьяде. Был тут и сам хозяин особняка на Дадинье быкообразный Дедиер, с фотоаппаратом через плечо, с серией вечных перьев, торчавших из верхнего кармана его френча. Он тяжело сполз с выносливого лошака и стал суетливо искать лучшую точку для фотографирования.

Выровнявшись в строю, бойцы приободрились. В их сердцах возникла надежда, что Тито заехал к ним недаром.

Не сходя с лошади, Тито обратился к батальону. Его речь прозвучала ровно и гладко. Он говорил все о той же великой очередной «победе» на Неретве, о классической переправе через Дрину…

И голубые глаза его были устремлены поверх тех, к кому он обращался.

— Верные мои юнаки! Дорогие мои шумадийцы! — выкрикивал он резким голосом, поворачиваясь то в профиль, то в анфас перед направленным на него объективом лейки. — Я готов повести вас и на дальнейшие битвы, которые нам предстоят и которые, не скрою, будут очень тяжелыми… Я приведу вас к победе, это бесспорно…

Не дожидаясь конца речи, все единодушно воскликнули: «Борба! Доле фашизам». [49] Дедиер, как летописец военных подвигов Тито, отложив фотоаппарат, принялся строчить что-то в своей толстой тетради.

Тито слез с коня и гордо прошелся вдоль строя. Он приятельски похлопывал бойцов по плечам, угощал их английскими сигаретами. И овчарка все время шла рядом с ним как телохранитель. Затем он окликнул ее: «Типр, айда!»; Дедиер и Велебит помогли ему сесть на коня, и он поехал дальше. Оборачивался и кокетливо махал партизанам рукой.

49

Борьба! Долой фашизм!

Иован долго смотрел вслед Тито в грустном недоумении. Почему он так высокомерно держал себя перед измученными бойцами, все время говорил о себе, а о народе и не вспомнил?

Милетич испытывал сложное противоречивое чувство. Сомнение, возникшее у него в тот час, когда он впервые увидел Тито у Дедиера, пробудилось с новой силой. Личное, субъективное отношение к Тито боролось в Иоване с общепринятым мнением о нем, с тем мнением, которому он привык доверять…

— Вот так, брате, — закончил Милетич свой рассказ. — Осенью тысяча девятьсот сорок второго года были у нас радостные надежды и перспективы, а весной сорок третьего все пошло прахом…

Где Лола Рибар? Его уже нет в живых! Антифашистское вече поручило ему руководить переговорами с западными державами. Он должен был лететь за границу. Целый месяц батальон местных партизан готовил аэродром на Гламочком поле. Взвод из роты Яшкова охранял от четников дорогу, по которой Лола проехал из города Яйце. Взводу было приказано дойти лишь до возвышенности Млиништа, откуда виден аэродром. И вот перед самым взлетом трофейного хорватского самолета из-за горы вдруг появился немецкий истребитель. С небольшой высоты, ничем не рискуя, сбросил бомбы и обстрелял, зажег самолет. Лола Рибар был убит, а второй член делегации Милое Милоевич ранен. Официально было объявлено, что Иво Лола Рибар погиб «вследствие фатального случая». Вместо него в Каир улетел Дедиер.

После разное говорили о причинах гибели Лолы. О времени его вылета с аэродрома в Гламоче будто бы знал Велебит, который сам претендовал на ведение переговоров с союзниками от имени Тито. Ему хотелось побыть месяц-другой вдали от войны и встряхнуться с женщинами в каирских барах. Якобы Велебит, находясь в неприязненных отношениях с Лолой, и выдал немцам секрет его отлета. Тем более, что это было как раз в то время, когда он с ними договаривался насчет перемирия. Другие обвиняли в гибели Лолы чуть ли не самого Тито: он, мол, принимает всякую сволочь, перебегающую от врагов. Ведь летчик-хорват, собиравшийся вести в Каир самолет с делегацией, переметнулся от домобранцев Павелича и оказался шпионом, подосланным в НОВЮ. Возможно, это он сообщил немцам о вылете делегации. Все обратили внимание и на то, что Тито не присутствовал на похоронах Лолы: не совесть ли его грызла? Или, может быть, он помнил старые счеты с Лолой и не мог простить ему, даже мертвому, противодействия по ряду вопросов при проведении им, Тито, своей политики. Так, например, Лола решительно возражал против соглашения с четниками на Равной Горе, против роспуска партизанских отрядов в Сербии, против отступления в Боснию. Лола редко находился в штабе Тито, — почти всегда с бойцами. Отступая из Ужицы через Златибор, он увидел в Кралево-Вода много раненых партизан и груду ценного снаряжения. Он догнал Тито, стал просить у него разрешения защищать Кралево-Воду, пока не вывезут раненых и военное имущество. Тито отказал. А через два дня немцы пришли в это место, расстреляли всех раненых, в том числе и Предрага Вижмаковича, бывшего учителя из Рашки, первого организатора партизанского отряда на Копаонике. Разногласия между Лолой и Тито росли, они часто спорили, но, несмотря на это, Лола, обладавший твердым характером, такой обаятельный, скромный и простой, пользовался большим авторитетом и влиянием в армии, особенно среди молодых партизан, которые души в нем не чаяли. Он пламенно верил в дело Ленина — Сталина, в победу Советского Союза над фашизмом, верил в лучшее будущее Югославии. Он мог бы стать впоследствии замечательным деятелем партии, вождем народа…

— Так, побратиме милый. Не везет нашей молодежи. Мы все плакали, когда узнали, что никогда больше не увидим Лолу, что не споет он уже с нами вместе «Разве сгинет в тьме ужасной сила солнца золотая?»… Почему хорошие люди почти всегда погибают у нас так странно, загадочно?..

Но это еще не все, брате. Когда-нибудь я расскажу тебе о самом страшном, о Сутеске… А сейчас — уже утро. Вот скоро опять весна. Что-то она нам принесет? Только бы устоять до прихода ваших…

В классе, где мы ночевали, посветлело. Луч солнца желтым бликом пополз по карнизу кафельной печки. Было уже утро. И все-таки я вздрогнул, услышав вдруг подле себя веселый голосок Васко Христича:

— Доброе утро, друже водниче!

Он первый поздравил меня с новой должностью — командира взвода…»

6

Сделав широкий круг над селом Дрвар, самолет связи сел в десяти километрах к юго-западу от него, на аэродроме, у подножия горы. Здесь уже поджидал офицер верховного штаба.

— По поручению маршала Тито разрешите приветствовать вас и поздравить с благополучным возвращением! — откозырял он прилетевшим Маккарверу и Пинчу.

Бойцы из охраны взвалили себе на плечи вещи Пинча и ящик с вином и хотели было взять тяжелый чемодан Маккарвера.

— Ничего, ничего, — добродушно отстранил он их, — я человек простой, могу и сам.

Офицер подвел всех к джипу, замаскированному в кустарнике.

Английский сержант почтительно вытянулся у новенького автомобиля.

— Чей это? — удивился Маккарвер.

Когда он уезжал из Дрвара, тут никаких машин не было.

— Личный джип маршала Тито. Подарок фельдмаршала Вильсона, — отчеканил сержант.

— А, наш Генри Вильсон! [50] — заулыбался Пинч, разминая затекшие ноги.

Как всегда после полета, у Пинча кружилась голова, побаливала печень, его тошнило, но он испытывал приятное чувство облегчения, будто ступил, наконец, на обетованную землю, очутился дома, среди своих.

— Очень мило. Очень, очень! — Пинч с удовольствием расселся в джипе. — Вот настоящая забота о маршале! Машина вашей марки, — кивнул он в сторону Маккарвера, — а внимание наше.

50

Верховный союзный командующий на Средиземноморском театре военных действий.