Южный Урал № 13—14

ГУДКИ

Гудки, гудки, ваш голос зычный, Будивший в юности меня, Вошел подробностью привычной В порядок трудового дня. Уже на грани пробужденья, Еще не встретясь с новым днем, Как скорый поезд отправленья, Приказа вашего мы ждем. Когда я слышу на рассвете: — Готов к труду. — Готов к труду-у! Мне громко хочется ответить: — Уже иду. — Уже иду! И я спешу друзьям навстречу, Навстречу дню больших работ. В пути едва ли я замечу Седого вечера приход. Но грянет час — его предвижу, Когда средь близких голосов, Быть может, далее не услышу Ваш удаляющийся зов. А мир труда, широк и светел, Услышит ваш призыв к труду, И за меня мой сын ответит Всей силой юности: — Иду!

ТВОЙ ДОМ

Ты часто говоришь: — Мой дом. А так ли это, друг? Ты создавал его трудом Своих горячих рук? Когда в родном твоем краю Кипел смертельный бой, Спасал ты Родину свою, Прикрыв свой дом собой? Готов ли все ты перенесть, Чтоб в доме счастью быть? Весьма сомнительная честь На всем готовом жить!

Елена Цугулиева ХОРОШИЕ ЛЮДИ (Рассказ)

В палате № 12 стоит семь коек. Крайнюю слева занимает Анна Андреевна, полная брюнетка лет тридцати пяти. Рядом с ней лежит молоденькая большеглазая девушка, Валя, болевшая плевритом. Два места занимают старухи — бабушка Мосина с пневмонией, и бабушка Сильченкова с инфарктом. Направо от двери лежат Мотя, недавно перенесшая операцию желчного пузыря, — лицо ее еще сохраняет неестественный лимонно-желтый оттенок, — и Марья Тарасовна, пожилая женщина, худая и высокая. По ее чуть выкаченным глазам можно угадать и недуг, приведший ее сюда, — базедову болезнь, или как ее тут коротко называют — базедку. Последняя, седьмая кровать у окна пустует.

Тяжело больных в палате нет. Одной только бабушке Сильченковой врачи еще не разрешают вставать. Остальные все выздоравливают и поэтому сейчас палата скорее напоминает комнату в доме отдыха или обычное женское общежитие, где старостой неофициально считается Марья Тарасовна, особа строгая и решительная. В депо, где она работает кастеляншей, ее уважают и постоянно выбирают в партбюро. Она любит дисциплину и точность, и здесь добровольно взяла на себя обязанность следить за порядком.

Женщины лежат тут уже давно и за это время успели сдружиться. Нередко на их оживленные беседы заглядывает палатная сестра и, улыбаясь, просит:

— Вы бы, девушки, потише. По всему коридору слышно.

И «девушки» послушно смолкают.

А поговорить есть о чем. Здесь, в больнице, жизнь идет своим чередом. Каждый день происходят интересные события. То пробежит мимо и заглянет в дверь больной из соседней мужской палаты, «кузнечик», как его окрестили за худобу и зеленую пижаму. И тогда все дружно начинают поддразнивать Валю, ради которой «кузнечик» якобы так часто пробегает мимо их палаты. То придут соседки из хирургического отделения и расскажут об особенно сложной и удачной операции. Или сестра сообщит, что привезли нового больного с каким-нибудь мудреным недугом. Или, наоборот, выписывается кто-нибудь из «старожилов» и придет попрощаться.

Часто устраиваются громкие читки. Марья Тарасовна обычно читает свежие газеты, а Анна Андреевна — что-нибудь из художественной литературы. Все это вызывает в палате оживленный обмен мнениями.

* * *

К вечеру в палату привезли еще одну больную. Ее положили на последнюю пустовавшую койку у окна, рядом с Марьей Тарасовной. Новая больная лежала молча, повернувшись к окну и прикрыв лицо косынкой. Ей принесли ужин — он остывал, нетронутый, на тумбочке.

Так же неподвижно лежала она и утром, безучастная ко всему. Молча пила лекарство, покорно мерила температуру. Но до завтрака не дотронулась. Марья Тарасовна сообщила об этом «непорядке» сестре.

— Семочкина, — мягко сказала сестра. — Почему вы не едите? Вам не нравится — так скажите, принесут что-нибудь другое. А не кушать нельзя…

Больная открыла свое лицо, молодое, простенькое, с заметными коричневыми веснушками. Она кашлянула, хотела что-то сказать. Но, видимо, раздумала и взяла ложку. Немного поев, снова отодвинула тарелку и отвернулась к окну.

Все шло своим порядком. Новую больную увезли: делать электрокардиограмму. Вернувшись, женщина легла лицом к стене. Мотя и две бабушки дремали. Валя ушла «в гости», в соседнюю палату. Марья Тарасовна раздобыла свежий номер «Правды» и углубилась в газету. Изредка она поглядывала на соседнюю койку. Вдруг старой женщине показалось, что плечи соседки вздрагивают. «Плачет», — решила Марья Тарасовна и бесцеремонно сдернула косынку, которой та прикрывалась. Она увидела смуглое лицо, залитое слезами.

— Ты чего? — шепотом спросила Марья Тарасовна. — Больно?

Та отрицательно покачала головой.

— Нет? А плачешь чего?

— Детишки… одни остались. Вот чего, — тихо ответила женщина и снова уткнулась в подушку. Марья Тарасовна почувствовала знакомый прилив энергии и настойчивости, как всегда, когда видела, что нужны ее помощь и вмешательство.

— Ты перестань слезы проливать, а лучше расскажи толком, — приказала она и, сунув под нос соседке кружку с водой, строго повторила: — Ну, говори. Да только не плачь, температура поднимется.

— Девочки две, — доверчиво глядя на нее, сказала Семочкина. — Валюшка старшая, шесть лет, а Наташке два годика всего.

Из ее рассказа Марья Тарасовна узнала, что Семочкина работает на дальней станции грузчицей, приехала туда недавно с двумя детьми, мужа нету (Марья Тарасовна покачала головой), там на станции внезапно заболела и ее прямо с работы привезли сюда. Дети остались одни, без присмотра.

— Ну, и ничего страшного, — сказала Марья Тарасовна. — В воскресенье кто-нибудь к тебе приедет, поручишь приглядеть за ними. Не пропадут твои дети. Не в Америке.

Но Семочкина уныло покачала головой:

— Кто ко мне придет! Я еще и двух недель там не работаю, только-только на Урал приехала, не сдружилась еще ни с кем. А у квартирной хозяйки и своих забот хватает. Да к тому же расходы на дорогу.

Анна Андреевна, прислушиваясь к их разговору, сказала:

— Надо позвонить на ее место работы, или телеграмму послать.

— Правильно, Нюся, отобьем телеграмму секретарю парторганизации, — подхватила Марья Тарасовна. — Сестру попросим, она пошлет.

— Придумали тоже, — заворчала, проснувшись, бабушка Сильченкова. — Телеграмму еще посылать. Получат там бюрократы — и в стол ее!

— Да что вы, бабушка! — рассердилась обычно спокойная Анна Андреевна. — Почему обязательно бюрократы? Вечно, вы…

— Или телеграмма не дойдет, — упрямо продолжала бабушка. — Потеряет почтальон — вот денежки и пропали.

Но ее уже никто не слушал. Коллективно написали телеграмму, а самая молоденькая из нянечек, припрыгивая, понесла ее на телеграф.