За Отчизну

Вскоре к ним приблизился ехавший шагом всадник. Горбун, окинув взглядом проезжего, с удивлением пробормотал:

– Что за притча! Это же жак в студенческой одежде! Какой нечестивый дух принес его сюда из Праги?.. Ну конечно, это студент...

– Пан ученый, пожертвуйте что-нибудь калекам во имя Христово...

Всадник придержал лошадь и, несколько изумленный неожиданным появлением нищего и громким, но непонятным бормотанием, вопросительно на него поглядел.

– Что тебе нужно, добрый человек?
– спросил он.

Тогда горбун, согнувшись, вышел из-за куста и пояснил непонятную речь Ярды:

– Мы просим милостыню, добрый пан ученый! Он говорит так неясно, потому что у него нет языка.

Ярда подошел к всаднику и, положив руку на луку седла, широко открыл рот. Всадник увидел там красный обрубок языка.

– Где ж это тебя так?
– с участием спросил всадник.

– Я вижу, пан - ученый чех и притом из Праги?
– поинтересовался горбун.

– Да, друг мой, я чех и живу в Праге. Я бакалавр.

– Вижу, вижу, что ученый. Что же касается языка моего друга, так пусть пан бакалавр не удивляется: иногда одно правдивое слово укорачивает язык наполовину.
– И, видя вопрос во взгляде проезжего, горбун продолжал: - Гости пана Дитриха фон Зейделя развлекались охотой на его поле и вытоптали хлеб. Простак сказал в глаза барону, что немцы-де, как саранча, разоряют мораван. Вот добрый пан барон и приказал урезать ему язык и прогнал из деревни под страхом виселицы, если он осмелится вернуться.

Всадник в это время порылся в сумочке и достал медную монету, но, услышав объяснения горбуна, положил обратно в сумку и вместо нее достал серебряный грош:

– Возьми, добрый человек, от всего сердца даю тебе...

Ярда смущенно подбрасывал грош на своей коричневой ладони, потом осклабился во весь рот и снова быстро что-то залепетал.

– Что он говорит?
– спросил проезжий горбуна.

– Он просит назвать ваше имя, чтобы поминать в молитве.

– Не собирался я покупать на грош молитвы твоего друга. Я дал ему что мог, как чех моравану, попавшему в беду, тем более что и мне самому смертельную обиду нанесли немцы и попы...

Бакалавра поразил внезапно вспыхнувший огонь в темных глазах горбуна, который совсем молодым, звонким голосом прервал его:

– Что? Тебя тоже немцы обидели?

– Мой отец сожжен как еретик, хотя он был вовсе не повинен ни в чем, - тихо и лаконично отвечал проезжий.
– Но мне надо торопиться. Будьте здоровы, друзья!
– И путник снова тронул лошадь.

Но, отъехав несколько шагов, всадник остановил коня и крикнул нищим:

– Это, конечно, не мое дело, но, выезжая из ближайшей деревни - вон там, под горой, - я перегнал небольшой отряд мадьярских наемников. Едут они, по-видимому, тоже по этой дороге сюда...

Нищие, ничего не отвечая, переглянулись между собой. Но едва всадник отъехал, как горбун крикнул ему вслед:

– Постойте, пан бакалавр, скажите же, как ваше имя!

Бакалавр обернулся в седле и ответил:

– Крещен Штепаном, а по прозвищу Скала.

– Счастливой дороги, пан Штепан!-отозвался горбун и, поглядев вслед удаляющемуся всаднику, добавил, обернувшись к Ярде: - А грош мы ему вернем. Ну, идем.

Оба нищих поднялись, надели котомки, подобрали посохи и проворно скрылись в овраге.

Больше недели продолжалось путешествие Штепана. Пока он не побывал в Моравии, эта задача казалась ему не слишком трудной, но теперь, двигаясь по долине реки Ганы, Штепан думал, что найти Волка дело не такое простое.

Ему не раз приходилось слышать о неуловимой шайке ганакских волков, наводящей ужас на панов, немецких колонистов, монастыри и всех тех, кто своей жестокостью и жадностью возбудил недовольство жителей в здешних деревнях. Шайка появлялась неожиданно в разных местах Моравии, молниеносно громила монастыри, замки, маленькие городки и так же мгновенно исчезала, не оставляя после себя никаких следов. "Ганакскими волками" она называлась потому, что впервые она появилась на реке Гане и разбойники вместо масок надевали на лица волчьи морды. Никто не мог назвать даже приблизительно численность шайки и имя ее главаря.

Штепану, как и Милану, казалось вполне возможным, что исчезнувший Карел примкнул к ганакским волкам, тем более что шайка пользовалась поддержкой крестьян. Не было случая, чтобы разбойники тронули крестьянина, если он только не был предателем.

В полдень Штепан остановился в маленьком городке на берегу Ганы - Коетине. За незатейливым обедом он заговорил с хозяином постоялого двора - невысоким, еще не старым ганаком, худощавым и подвижным и, видимо, любящим поговорить и побалагурить с проезжающими. Воспользовавшись минутой, когда хозяин принес ему в конце обеда кружку пива, Штепан спросил его, далеко ли еще до деревни Листовы.

Сидевший неподалеку старый крестьянин в кожаных красных штанах с кисточками по бокам и в зеленом коротком полукафтане, подпоясанном широким, с серебряными украшениями кожаным поясом, вмешался в разговор:

– Листова? Есть такая деревня на Гане. День езды отсюда.

– Вы, отец, сами не из тех мест?

– Наша деревня, можно сказать, по соседству с Листовой.

Штепан подсел к старику. Старый ганак Далибор поинтересовался, в свою очередь:

– Если пан не обидится, могу я спросить, по каким делам вы едете в наши края?

– Мои друзья в Праге поручили мне найти их родичей.

– А можно узнать, кого? Я там многих знаю.

– Может быть, вы знаете меховщика Болеслава, что в лесах аббатства живет?

– Меховщика Болеслава, что был раньше лесником? Как не знать! Последний раз я его, правда, уже давненько встречал, потому он теперь снова стал лесником и опять очень далеко в лесу живет. Только на рынке да в церкви в праздник его и увидишь. Но что за родичи у него в Праге?

Штепан был в затруднении. Старик же продолжал:

– Как я знаю, у него в живых-то остались, кроме своей семьи, только крестница его, ее мать да дядя: Божена, Власта да Милан. Но где они сейчас, никто не знает.

Почтенная наружность Далибора внушила Штепану доверие, и он после некоторого колебания осторожно проговорил:

– Да, отец, Милан и Божена и просили меня найти лесника Болеслава.

Далибор лукаво прищурил один глаз и усмехнулся:

– Вот так-то лучше. Значит, Милан и Божена живы и благополучны? А как Власта?

– Мир ее душе. По дороге умерла от болезни и горя,