За Отчизну
Шрифт:
– Что ж тут особенного? Всякому хлеб нужен - и тебе и мне.
Старик продолжал тихонько посмеиваться:
– В прошлое же воскресенье у него еще в обед селяне все хлебцы порасхватали, а он все сидел, как квочка, с пустой корзиной, пока уже к самому вечеру не подъехал тот на пегом коне. Тогда он достал из-за пазухи спрятанный хлебец, продал ему и сразу же вернулся в город.
– Вот оно что!
– наконец уловил Штепан мысль привратника.
В ближайшее воскресенье Штепан взял с собой двух расторопных ребят из новоместских ремесленников и отправился к воротам. Снаружи, опершись о каменную стену, стоял невысокий толстый человек в одежде бедного горожанина. Штепан искоса
"Господи, ну кого же он мне напоминает?" И вдруг неожиданно в его голове возник знакомый образ. Монах... ну конечно, монах! Не хватает только рясы и веревки на отвислом животе. Нос красный, глаза распухшие, веки в дряблых морщинах - значит, пьяница.
Штепан вернулся к своим спутникам, долго с ними шептался, затем один из них бегом бросился назад в город. Через час два почтенного вида горожанина, блаженно ухмыляясь, уселись у городской стены напротив хлебника. Один из них вытащил небольшую фляжку и озабоченно спросил спутника:
– А закусить нечего?
– Купим хлебец - вот и закуска.
Торговец с любопытством наблюдал за ними, лицо его оживилось. Купив небольшой хлебец, горожане стали поочередно прикладываться к горлышку, с шумом крякали, нюхали хлебную корочку и затем заедали мякишем. Один из собутыльников подмигнул торговцу:
– Желаешь, дружище? Сейчас с этим туго: как еретики заняли город, честному христианину негде выпить чарку-другую.
Торговец не удержался от соблазна: сделав длиннейший глоток из фляжки, он расплылся в улыбке и потянулся к ней еще раз. Но тут его ожидало разочарование: фляга была пуста.
– Всё?
– огорчился старший из горожан.
– Я только разохотился, а ты, дружок, все и вылакал!
– Пустое, Блажек! Тут есть одно местечко, там за три пенязя можно славно выпить сливовицы.
– Пойдем и ты, дружок, с нами уж заодно. Случай в наше время редкий.
Толстяк колебался, но, видно, страсть к пьянству преодолела. Спустя какой-нибудь час все трое сидели в маленькой конуре, а на столе перед ними стояли два кувшина: из одного горожане потчевали торговца, а из другого не менее усердно наливали себе, опрокидывали разом, кряхтели и поспешно закусывали капустой. Лицо торговца цветом уже напоминало бурак, глаза подернулись влагой, а толстые, отвислые губы пытались что-то выговорить.
– Как тебя звать-то, приятель?
– заикаясь, спросил молодой горожанин.
– В миру Францем звали...
– Как это - в миру?
– полюбопытствовал Блажек.
– Ты что же, может, из этих гонимых ныне еретиками?
– понизив голос, спросил он.
Торговец сокрушенно закивал головой и плачущим голосом захныкал:
– Друзья мои, друзья мои, вы, я вижу, тоже из страха скрываете лицо свое от проклятых богом еретиков! Откроюсь вам: был я братом достохвального и святого ордена доминиканцев, много труда положил на борьбу с ересью, но вот, как видите, приходится забыть, что был я брат Горгоний, и называть себя мирским именем - Франц.
Гавлик и его друг только покачали головой.
– ...Я не могу вам раскрыть... но они все равно погибнут!
– закончил брат Горгоний, с величайшим трудом выговаривая слова, и его голова бессильно упала на грудь.
– Налей ему еще разок!
– шепнул Блажек приятелю.
Тот проворно налил монаху до краев кружку.
– Теперь за святого Яна Крестителя!
– громко сказал Блажек, придвигая кружку покачивавшемуся на скамье монаху.
Тот механически взял кружку, долго, бессмысленно глядел на нее; лицо его стало бледным,
рот был раскрыт. На секунду сознание, видимо, вернулось в его опьяненную голову.– Бра-тья,-еле вымолвил он,-я изне-мо-га-ю... и, наве-ерно, ус-ну... за час до за-хо-да раз-бу-ди-те... умоляю...
Дрожащей рукой он медленно поднял кружку ко рту и, закрыв глаза, проглотил свою последнюю порцию сливовицы. Кружка со стуком выпала из бессильно раскрывшихся пальцев, а голова тяжело опустилась вниз.
– ...и все... они по-гиб-нут, - едва слышно пробормотал засыпающий брат Горгоний и свалился боком на скамью.
Через минуту в каморке раздавался свистящий храп.
Блажек повернулся к товарищу:
– Кажется, готов. Зови Штепана.
Тот выскользнул из комнаты и через минуту возвратился со Штепаном.
– Обыщите эту свинью поскорее!
– шепнул Штепан.
– Пока он дрыхнет, осмотрите все хлебцы.
Все лежавшие в корзине хлебцы были тщательно проколоты длинной спицей, и наконец, к великой радости Штепана, в одном из них, с нацарапанным сверху крестом, спица наткнулась на какой-то предмет. Хлеб был разрезан - внутри лежала плотно свернутая бумага. Штепан развернул ее и быстро пробежал глазами. Тотчас спрятав ее в карман, он сказал Блажеку:
– Оставайтесь здесь. Если проснется - поите еще. Ждите моего прихода.
– И выбежал из дома.
Яна Жижку Штепан застал с Прокопом Большим, прозванным так за свой высокий рост. Штепан, не говоря ни слова, протянул найденную бумагу воеводе. Тот начал читать и поманил пальцем Прокопа. Оба уткнулись в записку и несколько минут молчали. Ян Жижка отложил бумагу и сказал Прокопу:
– Видно, и среди нас завелась змея. Штепан, поп где?
– Спит пьяный! Взять его?
– Нет. Сделай так: напиши точно таким почерком, на такой же бумаге другое письмо. Здесь, как ты видишь, сказано: "Католики в городе многочисленны, вооружены и ждут только слова, чтобы броситься на еретиков, которых не больше чем две тысячи". Ты же напиши: "Католиков в городе оказалось гораздо меньше, чем вы предполагали, и они так напуганы, что едва ли выступят с оружием в руках, тем более что за последнюю неделю к еретикам ночами подошло большое подкрепление с Бехиньского и Прахенского краев - не менее чем семь тысяч человек, - так что всех их наберется около десяти тысяч". Остальное все перепиши точно. Сделай такую же записку, и пусть наш хороший пекарь снова ее запечет в такой же хлеб. Когда поп передаст записку, возьмешь его. Спеши!
Штепан бегом отправился выполнять приказание, и через два часа хлеб с нацарапанным крестом, как две капли воды похожий на прежний, лежал уже в корзине в общей куче хлебов.
С огромным усилием брат Горгоний был разбужен при помощи нескольких ушатов снеговой воды и куска льда, положенного ему за шиворот. Протерев глаза, он хмуро зевнул и подозрительно огляделся по сторонам.
– Ну и крепок же ты спать, дружище!
– беззаботно заметил Блажек, протягивая ему полкружки сливовицы.
– На, опохмелись и иди - велел ведь через два часа разбудить.
Монах опустошил кружку, сморщился, закусил хлебом и вытер рот:
– Спасибо, друзья, за угощение! Однако надо идти торговать.
Монах надел шапку, взял корзину и заковылял к воротам, на свое обычное место.
Перед закатом, когда корзина наполовину опустела, к нему подъехал на пегом коне человек в одежде зажиточного крестьянина и крикнул с седла:
– Эй, старичок! Почем хлебцы?
– Геллер штука! Свежий, прямо из печки!
– Дай штуку!
– бросив медную монету, сказал всадник, принял от брата Горгония хлеб с нацарапанным крестом и, небрежно кивнув ему головой, быстро отъехал прочь.