За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье

— Ошибаешься, дед. Это еще неизвестно, кто кого бы несчастным сделал, — заметил куривший поблизости «искусствовед». — Корзины эти похуже мин замедленного действия. Любой покусившийся на них заработал бы большие неприятности, а уж морскую болезнь обязательно.

Когда мы сели в поезд, «искусствовед» помахал нам рукой и облегченно вздохнул. До Москвы мы добрались без приключений.

В начале шестидесятых годов на страницах молодежных газет и журналов все чаще стали появляться сообщения о странном, сплошь покрытом шерстью существе, похожем на огромную обезьяну и наших обезьяноподобных предков. Неведомое это существо встречали в разных точках планеты — на Тибете, Гималаях, в девственных лесах Северной Америки, на Памире и даже на Кавказе. Многочисленные очевидцы свидетельствовали: существо это ходит на двух ногах, оно очень осторожно, порой агрессивно и подчас нападает на лесорубов и охотников, живет в пещерах. Судя по отпечаткам ног на снегу или влажной глине, оно гигантского роста, обладает огромной физической силой, в гневе ломает деревья, швыряет в людей обломки скал и т. п. Называют существо по-разному — йети, каптар (на Кавказе), но чаще всего его именуют снежным человеком.

Ученые разных стран накопили целые тома свидетельств очевидцев, подтверждающих сам факт существования этого создания, однако поймать его, к великому сожалению, не удалось никому — снежный человек был совершенно неуловим.

Тема снежного человека усиленно обыгрывалась досужими бездельниками, юмористами, отечественные кинематографисты даже отсняли о нем полнометражный художественный фильм «Человек ниоткуда». Периодически эта тема всплывала и в последующие годы, успешно конкурируя с сообщениями о лохнесском чудовище и летающих тарелках.

Однажды мне позвонил знакомый инженер и спросил, не желаю ли я присоединиться к студенческой экспедиции, которая намерена поискать снежного человека в предгорьях Памира.

— Тебе, конечно, милее твои змеи, но, уверен, скучать в экспедиции не придется. Что же касается пресмыкающихся, то их в горах Таджикистана предостаточно, так что на досуге сможешь заняться и своим любимым делом.

Долго раздумывать я не стал, упросил редактора дать мне отпуск за свой счет, редакция приключенческого журнала заказала мне большой очерк о предстоящем путешествии, оставалось подвигнуть на это дело друзей, но тут возникли трудности: Марк заявил, что снежный человек — химера и существует лишь в воспаленном воображении любителей дешевых сенсаций. Николай собирался ехать на этюды на Валдай, извинился и попросил передать снежному человеку большой привет, и только Васька, парень компанейский, безотказный, тотчас же согласился, да еще поблагодарил меня за уникальную возможность повстречаться с загадочным и неуловимым существом.

И вот мы в предгорьях Памира. Добирались сюда долго — самолетом, автобусом, дальше, до горного кишлака, где жили родители одного из членов экспедиции аспиранта Шукура, на низкорослых неприхотливых лошадках, навьючив на них наше имущество. Замыкал маленькую колонну нанятый в том же кишлаке повар Абдулло, важно восседавший на сереньком, увешанном репьями ишачке. В поводу повар вел другого ослика, нагруженного мешками с рисом, консервами, приправами, зеленью и огромным котлом для варки плова. Котел был едва ли не больше тащившего его ишака, однако на мое робкое предложение оставить котел в селении Шукур и Абдулло дружно восстали. Их неожиданно поддержал Васька, большой любитель плова, к которому пристрастился во время наших поездок в Туркмению. Соотношение сил таким образом было явно не в мою пользу, и котел включили в опись вещей, которые предстояло взять с собой, за номером один.

Сама же экспедиция была невелика, возглавлял ее молодой профессор Эразм Модестович — щеголеватый, медлительный, старавшийся иметь сугубо «профессорский» облик. С важным видом он пространно рассуждал о предметах, не стоивших, по моему мнению, и выеденного яйца, был многословен, явно страдая недержанием речи. Суждения свои высказывал безапелляционным тоном, возражений не терпел, впрочем, никто и не пытался ему возражать. Ученый муж носил очки в золотой оправе, хотя прекрасно читал и без оных, холеную, аккуратно подстриженную бородку, красиво грассировал, хотя, увлекшись беседой, забывал себя контролировать и изъяснялся нормально, постоянно уснащал витиеватую речь всякими «Знаете ли, батенька мой» или «А я лично мыслю так». Словом, профессором он мог бы быть стопроцентным, если бы не сыгравшая с ним злую шутку судьба: фамилию Эразм Модестович унаследовал от своих родителей несолидную — Цыпленкин…

Профессор Цыпленкин!

Шукур, славный узбекский юноша, — скромный, доброжелательный, предупредительный, почтительный даже со своими сверстниками, двое студентов Миша и Гриша — нормальные московские ребята — и две восторженные первокурсницы Муся и Люся, без памяти влюбленные в профессора, ловившие каждое его слово. Толстый повар Абдулло и затесавшиеся в эту компанию мы с Васькой.

Жизнь наша была размеренной и безмятежной, в день мы проходили километров двадцать, шли не спеша, после полудня останавливались, вкушали приготовленный Абдулло обед — всегда обильный и очень вкусный, отдыхали и двигались дальше. Палатки ставили задолго до наступления темноты, ужинали, наслаждались красотой гор, а когда наступала ночь и в черном бархате неба зажигались мириады звезд, Гриша брал гитару и мы пели студенческие песни. Пел и профессор, сразу утрачивая напускную солидность, и становился милым, приятным человеком.

Песни перемежались с рассказами о коварстве и хитрости снежного человека. Участники экспедиции, словно соревнуясь друг с другом (кроме нас с Василием), выкладывали разные истории, одна другой страшнее. По их словам, снежный человек нападал на охотников и пастухов, забредал в горные кишлаки, похищал и уносил на плечах баранов, забирался на крыши приземистых домов, пытаясь их разломать и проникнуть в жилища, оставлял гигантские следы на снегу, пугал по ночам аборигенов ужасными криками. Основными рассказчиками у вечерних костров выступали Миша и Гриша, дважды побывавшие в искавших снежного человека экспедициях. Не отставал от них и профессор, обрушивая на головы слушателей факты, почерпнутые из иностранных источников. Повар Абдулло, тоже большой любитель поболтать, однако лишенный возможности просматривать «иностранные источники», добросовестно пересказывал нам легенды своего народа, уснащая их столь красочными подробностями, что диву давался сам профессор.

Мы с Васькой помалкивали по двум причинам. Прежде всего мы мало что знали о предмете наших поисков, прочитав о нем две-три статьи в журнале «Вокруг света», во-вторых, еще в Москве перед отъездом я взял с Васьки слово, что он не станет пугать наших спутников разными «змеиными» россказнями и вообще не будет распространяться о нашем хобби, иначе нас в экспедицию попросту не возьмут. Сделал я это по той лишь причине, чтобы избавить участников экспедиции от Васькиных розыгрышей и шуточек, которые на меня давно уже не действуют, а других людей могут довести до нервного потрясения.

Васька обещал и, как ни удивительно, держался стойко, о пресмыкающихся не заикался, хотя порой ему, да и мне трудно было избежать разговоров на эту тему. Было так потому, что словоохотливый повар Абдулло, которому разговоры о снежном человеке уже порядком наскучили, начал рассказывать о гигантских удавах, которые якобы водятся в горах. Мы с Василием не удивлялись, так как слышали подобное во время поездок в Узбекистан и Киргизию, хотя, разумеется, удавов этих никто не видел. Феномен этот объясняла народная мудрость, утверждавшая, что у страха глаза велики. Зная, как население среднеазиатских республик относится к пресмыкающимся, неудивительно, что встретившиеся местным жителям змеи, самые большие из которых, по свидетельству ученых, не достигают и двух метров, казались испуганным людям огромными, многометровыми. Поэтому, слушая страшные рассказы толстого Абдулло, у нас с Васькой, естественно, появлялось желание уличить повара в некотором преувеличении, но все же мы от этого воздерживались, вернее, воздерживался я, а Ваську приходилось постоянно удерживать от попыток высказать повару все, что он о нем думает.

— Ладно, так и быть, не буду, — нехотя соглашался Василий. — Пусть несет околесицу, вешает людям на уши лапшу.

— А сам ты никогда никому лапшу не вешал?

— Ха! Неоднократно. И нечего удивляться, так уж наш мир устроен: все друг другу лапшу на уши вешают, только делают это по-разному.

— Любопытное наблюдение.

— Все, даже наш профессор. Ты же понимаешь, Юрка, что никакого снежного человека нет, иначе его бы давно уже поймали. Бабушкины сказки.

— Вот как?! Зачем же, в таком случае, ты сюда приехал, если знаешь, что снежный человек не более чем легенда?

— Да так… Засиделся я в Москве, потянуло на природу…

Спорить не хотелось, хотя в душе я был с Василием не согласен: дыма без огня не бывает. Перед отъездом в экспедицию я неделю сидел в научном зале крупнейшей столичной библиотеки, просматривая различную литературу, связанную так или иначе со снежным человеком, но после всего прочитанного однозначный вывод сделать не мог.

Вспомнилось и другое. Старый друг отца, отставной полковник, в годы Великой Отечественной войны воевал на Кавказе. Однажды в штаб, где он служил, пришло сообщение из одного подразделения, что бойцами захвачены шпионы противника. Прибывшего в это подразделение полковника отвели в каменный сарай, где находились два совершенно нагих существа, густо заросших длинной шерстью. Поначалу полковник принял их за человекообразных обезьян, удравших из зоопарка, но это были не обезьяны, а скорее похожие на них люди. Пленные упорно молчали, попытки заговорить с ними ни к чему не привели. Одно из существ, ростом поменьше, было женского пола. Офицер хотел расспросить солдат, захвативших «шпионов», но успел лишь узнать, что их обнаружили в полуразрушенном доме. Вскоре начался обстрел, немцы перешли в наступление, и полковник был вынужден вернуться в штаб. Дальнейшая судьба «шпионов» ему неизвестна, правда, о них он письменно доложил командующему фронтом маршалу Буденному.