За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье

Усилием воли подавив отвращение, беру отрезанный ломтик. От холода заныли зубы, во рту похрустывают, плавятся маленькие льдинки. Пытаюсь разобраться во вкусовых ощущениях, беру второй кусок, тянусь за третьим. Лука довольно улыбается…

С тех пор прошло много лет, но и сегодня я считаю, что свежемороженая стерлядка изумительна. Как-то незаметно уничтожаю рыбку целиком. Проводник одобрительно кивает головой, причмокивает:

— Сейчас бы пиртику…

После ужина закуриваем. Лука из уважения к московским папиросам отказывается от своей жвачки, с наслаждением затягивается горьковатым дымком, пускает быстро тающие в морозном воздухе сизые колечки.

— Ты, друг, только стерлядку кушай, другой рыба не кушай. Сырка не кушай, налима не кушай: печеночного наживешь.

Да, я уже слышал об этом. В речной рыбе, за исключением стерляди, паразитирует особый глист, местное население очень боится его, много о нем говорит, тем не менее рыбкой сырой лакомится и, как следствие, страдает от вызванного «печеночником» заболевания. Попадая в организм человека, этот паразит гнездится в печени, периодически вызывая приступы сильной боли. На Иртыше, Тоболе, Оби этим заболеванием страдает немало людей. Врачи ведут разъяснительную, профилактическую работу, читают лекции, рассказывают о паразите. Не знаю, как сейчас, но в те годы радикального средства борьбы с «печеночником» не существовало…

Нарты летят вперед, Лука бурчит под нос нескончаемую песню, а я предпринимаю героические усилия, стараясь не свалиться: олешки отдохнули и идут в сумасшедшем темпе. Часа через полтора взбираемся на обрывистую крутизну правобережья. До стана рыбацкой артели остается километров тридцать, хотя кто их тут считал, эти километры?

Заночевали мы в чистой просторной избе у родственников Луки. Хозяин принял меня радушно, угостил копченой медвежатиной, улыбаясь, проговорил:

— Хорошо, что к нам приехали, очень хорошо. Как раз на праздник!

Торжество, ради которого я приехал, должно было состояться вечером. У некоторых народов Северной Сибири на протяжении веков существует своеобразный культ медведя. Медведь считается священным животным, ему поклоняются, хотя это вовсе не означает, что медведя нельзя убивать. Наоборот, добывшего медведя охотника чествует все селение. И все же к медведю местные жители относились с почтением — нельзя ни в коем случае его ругать, даже думать плохо о косолапом нельзя.

В селении десяток добротных рубленых изб, где живут рыбаки и охотники, рядом разбросаны остроконечные, крытые берестой чумы. Недавние кочевники прочно осели на земле, но отказаться от вековых привычек нелегко, поэтому зимой люди живут в теплых избах, а летом в легких чумах.

Медвежий праздник устроили в чуме. Просторный чум заполнили жители, расселись на постеленных оленьих шкурах, а кому шкур не хватило, устроились на корточках. Чум изнутри кажется хлипким, берестяная крыша покоится на семи шестах. Маленькие листки вываренной бересты прикрывают дымовое отверстие. Листки настолько тонки, что летящий вверх дым очага легко сдвигает их, прорывается наружу. Когда костер гаснет, листки падают, прикрывают дымовое отверстие, сохраняя в чуме тепло. Впрочем, это только теоретически — берестяная крыша напоминает решето, в многочисленные дырки заглядывают звезды. Ветер свищет изо всех щелей, но стоит ли обращать внимание на такие мелочи? Конечно же нет. Лучше смотреть на бесстрашного удачливого охотника. Какого гиганта он подстрелил! Свалить медведя-шатуна с одной пули — это что-нибудь да значит! Не дай Бог промахнуться, поранить зверя — задерет! Не спасут ни ноги, ни деревья. А Иван попал ему прямо в глаз. Чуть дрогнула б рука, и пуля, скользнув по крепкому черепу, только взъярила бы зверя, и тогда…

О подвиге отважного охотника шепчутся старухи, одобрительно качают головами старики, звонкоголосо смеются девушки, кокетливо поглядывая на удальца, скашивают черные вишенки глаз. Сидящий рядом со мной трехлетний малыш смотрит на охотника с восхищением. Малыш курит короткую трубочку, как заправский курильщик пускает дымок из ноздрей. Его дряхлая прабабка берет у ребенка трубку, делает несколько глубоких затяжек и, вытерев мундштук рукавом, сует его в розовые губенки.

Тамм! Тамм! Тамм! — загудел бубен, звякнули бубенцы. Вперед вышел молодой, статный, тонкий в талии парень, поклонился виновнику торжества — медведю, чья шкура лежала на почетном месте, поклонился и добывшему его охотнику и начал долгий танец. Танцор показывал, как охотник надевает лыжи, берет ружье, идет по лесу, постепенно движения его замедляются, он увидел следы на снегу. Идет по следам, идет, и вот появляется медведь. Охотник стреляет, промахивается и бросается на медведя с ножом. Бубен грохочет сильнее, чаще, зрители подбадривают танцора, танец идет в очень быстром темпе. Движения исполнителя настолько реалистичны, что создается впечатление настоящей схватки. Музыкант с бубном так старается, что вот-вот пробьет бубен; бубенчики выбивают дробь, звенят какие-то побрякушки на поясе танцора. Темп убыстряется, и наконец апофеоз — всеобщее ликование, медведь убит.

Охотник устало вытирает пот, вынимает из матерчатых ножен нож, умело снимает мохнатую шкуру, вырезает медвежье сердце. Зрители восторженно приветствуют храбреца.

— Сердце медведя придает человеку силу, — негромко поясняет Лука. — Кто его съест, становится знаменитым охотником, сильным, как медведь. Этот человек — Иван — съел много медвежьих сердец.

— А ты?

Лука растерянно моргает воспаленными ресницами, он явно смущен, не ожидал подобного вопроса.

— А что — я?

— Ты ел медвежьи сердца?

— Нет, однако, — оглядываясь по сторонам, тихо отвечает Лука, вопрос ему явно неприятен. Проводник боится, что наш разговор услышат.

— Значит, ты считаешь себя слабеньким?

Хмурое лицо проводника светлеет — он очень силен. На стоянке я видел, как Лука, распутывая упряжь, легко поднял оленя.

— Значит, человек бывает сильным не только от медвежьих сердец?

И опять Луке не нравится вопрос. Он думает, что я не верю в сверхъестественные свойства медвежьего сердца, это ему неприятно, и он дипломатично замечает:

— Сила у меня от отца, однако. Отец был знаменитым охотником, он медвежьи сердца ел. Сильный был, однако, очень сильный, такой сильный, что ого-го!

Лука подозрительно разговорчив, глазки блестят, похоже, сегодня не обошлось без «пирта»…

А праздник тем временем продолжается: присутствующие поздравляют охотника, поздравляют друг друга. Мне наливают в жестяную кружку остро пахнущую жидкость, отрезают кусок дымящегося медвежьего мяса. Медвежатина хотя и жестковата, но довольно вкусна, особенно понравился копченый медвежий окорок. Я отдаю должное кулинарным способностям жены Ивана, которая сидит рядом со мной и внимательно следит, чтобы моя миска не пустовала. Я уничтожаю жареную медвежатину с негаснущим аппетитом, и миловидной хозяйке скучать не приходится.

Внезапно разноголосица стихает, Лука, припадая к моему плечу, шепчет, что сейчас произойдет торжественная церемония съедания медвежьей головы. Ее приносят на берестяном подносе две молоденькие девушки. Голова сварена целиком; герой дня выходит вперед, кланяется и обращается к голове с длинной речью. Мне переводят; охотник приносит свои извинения медведю за то, что его убил, говорит, что не мог поступить иначе, просит, чтобы медведь не обижался и не сетовал на участь горькую. Охотник умолк, еще раз низко поклонился, гости, вооружившись ножами, стали отрезать для себя куски мяса. Взглянув на медвежью башку с разинутой пастью, с вытаращенными глазками, я почувствовал, что уже вполне насытился и не в состоянии больше съесть ни кусочка. Гости быстро оголили медвежий череп, Лука тронул меня за руку. Он что-то бормотал, но «пирт» сделал проводника косноязычным, и я толком его не понял. Выручила жена охотника, перевела:

— Без разрешения охотника, убившего медведя, глаза и нос зверя никому нельзя трогать. Эти лакомства предназначены только для почетных гостей, и охотник сам решит, кому их дать.

От этих слов мне стало не по себе, я беспокойно завертелся на месте, а Лука тем временем что-то сказал охотнику, тот заулыбался, взял поднос с медвежьей головой и подошел ко мне.

— Муж просит вас скушать медвежьи глаза, — любезно перевела супруга, сглатывая слюну от предвкушения изысканного блюда. — А нос он скушает сам. Такова воля добывшего зверя охотника, отказываться нельзя. Обидится, однако…