За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье

Человек в капкане! Любопытное положеньице. При всем трагизме случившегося мне почему-то стало смешно, — возможно, это была нервная реакция, своеобразный шок, а быть может, я просто не понимал всего ужаса своего положения. Только позже, измученный болью, выбившийся из сил от попыток вырваться из ловушек, я осознал, что со мной произошло, и испугался всерьез.

И все же присутствия духа я не утратил — конечно же Лука пойдет меня искать, подумает, что я заблудился. Ночь лунная, и, безусловно, он, пройдя по моим следам, меня обнаружит. Но если он заснул? Ведь он неважно себя чувствовал, — лихорадило, болела голова. Наверняка заснул и спохватится только утром, а я к тому времени уже превращусь в ледышку. Нет, надеяться на Луку нужно, но и самому надо что-то предпринять.

Отчаяние придало сил, и я вновь попытался освободиться, однако и эта попытка закончилась неудачей. Обессиленный, я лежал на снегу, ресницы слипались, клонило ко сну, но спать нельзя ни в коем случае, это смерть. Я понимал, что замерзну, если засну, но никак не мог стряхнуть навалившуюся странную одурь: спать, спать…

Легкий треск ветвей в кустах заставил меня открыть глаза, в темноте вспыхнула пара зеленых огоньков. Огоньки поплыли над землей, приблизились, и на залитую лунным светом поляну вышло какое-то животное. Постояв, оно подошло поближе, повернулось, и я увидел покатый лоб, вытянутую морду. Переваливаясь на толстых лапах, зверь сделал еще два-три шага, потягивая носом воздух, и сел. Батюшки, да это же росомаха! Возможно, та самая, что орудовала в заимке Луки…

«Вот и свиделись, — подумал я. — Но при каких обстоятельствах!» Вспоминая впоследствии неоднократно ночное свидание с росомахой в сибирской тайге, я всякий раз с удивлением отмечал, что никакого страха не испытывал, у меня вообще сильные переживания начинаются, так сказать, задним числом, значительно позднее.

Росомаха не шевелилась. Что творится за ее скошенным лбом? Какие у нее намерения? Быть может, разглядывая меня, росомаха силится понять, каков я буду на вкус? Росомаха по-прежнему не двигалась, буравя меня маленькими глазками.

Холодный, наглый взгляд зверя вывел меня из полуобморочного состояния. Я рассердился. Человек беспомощен, а коварная тварь, совершившая дерзкое нападение на его жилье, разгромившая и разграбившая его, сидит и ждет его гибели, чтобы устроить мерзкое пиршество. К слову, зная, что росомаха не брезгует для насыщения своей ненасытной утробушки чем угодно, я ни разу не слышал о том, что ее обвиняют в каннибализме, но кто знает, что может прийти в голову ЭТОЙ росомахе? Не исключено, что голод, беспомощное положение жертвы и любопытство побудят ее преступить грань. Набрав полную грудь воздуха, я заорал что было силы, высказав росомахе в длинном монологе, что думаю о ней и ее ближайших родственниках. Росомаху как ветром сдуло, шмыгнула в кусты и исчезла. Впрочем, надолго ли? Хитрая бестия поймет, что я беспомощен, и обязательно вернется.

А мороз крепчал, нога, зажатая капканом, замерзла так, что я перестал ее ощущать, даже боль притупилась. Руки тоже закоченели, особенно левая: стальные челюсти ловушки нарушили кровообращение. Я то и дело ронял голову на снег, щека горела, словно обожженная. Положение стало критическим, приближался конец.

Внезапно я успокоился, мне стало безразлично, что со мной будет. Я прекратил борьбу, сдался, бессильно опустил голову в снег. Затем, столь же неожиданно, — вспышка бешеной ярости: ни черта, я еще поборюсь! Вытянув руку, я вновь попытался дотянуться до карабина, покрывшегося морозным инеем. Не получилось. Поднимаюсь на локте и устремляюсь всем телом вперед. Дикая боль в ноге, варежка скользит по обмерзшему прикладу карабина. Зубами срываю варежку, негнущимися пальцами скребу по отполированному прикладу: не за что уцепиться, не за что! И вдруг ногтем ощущаю маленькую выемку, щербинку — какое счастье! Вся надежда теперь на эту крохотную ямку, даже не ямку, а едва заметную царапину на прикладе. Все охотники, военные, все люди, имевшие дело с оружием, от такого открытия огорчаются, это признак небрежного с ним обращения, я же готов кричать от восторга на всю тайгу — теперь есть за что уцепиться!

Медленно сгибаю палец, но карабин неподвижен, наверное, примерз, впрочем, нет, просто давит своей тяжестью. Снова и снова пытаюсь подтянуть оружие, дернуть его с места, но палец соскакивает. Отогреваю палец во рту и не прекращаю своих попыток. И наконец удача: карабин сдвинулся с мертвой точки. Еще несколько усилий, еще, и он рядом со мной. Рядом!

Сую закоченевшие пальцы в рот, боль неимоверная, даже зубы заныли. Постепенно кисть удалось отогреть, карабин, к счастью, заряжен: судорожно дернув негнущимся пальцем спусковой крючок, я раз за разом выпустил всю обойму. Выстрелы следовали один за другим. Когда кончились патроны, я уже не сумел натянуть варежку, рука одеревенела…

Лука разыскал меня под утро. Быстро высвободив из капканов, он принялся усиленно растирать мне ноги, руки, лицо. Очнулся я, когда он сидел рядом на корточках в одном свитере, из-под сбитого на затылок треуха торчали мокрые от пота волосы. Заметив, что я пришел в себя, Лука энергично встряхнул меня и рывком поставил на ноги, придерживая, подтащил к высокой сосне, прислонил меня к дереву. Я безвольно кренился, хотелось одного — спать, спать. Лука грубо встряхивал меня, тормошил, а меня клонило в сон. И тогда потерявший терпение Лука влепил мне пощечину, это отнюдь не медицинское средство оказало на меня разительное действие. Взревев от возмущения, я бросился на Луку, сбил его с ног и мял ему бока до тех пор, покуда не услышал смиренное:

— Хватит, однако. Хватит…

Так как я не сразу уяснил смысл сказанного, Лука всерьез испугался за целостность своих ребер; сильно оттолкнув меня, поднялся на ноги и, видя, что я готовлюсь атаковать его, примиряюще сказал:

— Хватит, однако, Юра.

— Хватит так хватит, — согласился я, тяжело дыша. Лука оделся, поднял втоптанный в снег карабин. Мы посмотрели друг на друга и захохотали.

— Домой надо, однако, — устало проговорил Лука. — Сейчас сниму капканы, язви их в душу, и пойдем.

В заимке я горячо поблагодарил Луку за спасение и с наслаждением растянулся на скрипнувшей скамейке. Уже окунаясь в сон, вспомнил о росомахе.

— Хитрый, однако, зверь, — пробормотал Лука. — Но ничего, быть треске на крючке…

А росомаху я с тех пор так и не видел, о чем и поныне жалею.

Глава пятая Сокровища хана Кучума

Лето в Западной Сибири протекает по-разному. Иной раз с июня до сентября идут обложные дожди, дует холодный, порывистый ветер, но такого теплого, как в 1954 году, даже дряхлые старики не помнили: стояла изнурительная жара. Солнце палило нещадно, поэтому всякий раз, когда выдавалась свободная минута, я шел на берег Иртыша, купался, дочерна загорал в песчаных дюнах. Река неспешно несла мутноватые воды к океану, вдали зеленел лес, в голубом небе парили коршуны.

Однажды подсел ко мне на пляже Петя Махлонов, наш редакционный шофер (в те годы я жил в маленьком городке, работал в местной газете), и предложил организовать экспедицию для поисков золота. Ни больше ни меньше.

— Золота?!

Кривоногий, приземистый Петька был совершенно серьезен, на мускулистом теле сверкали крупные капли, теплый ветер ласково теребил мокрые спутанные волосы.

— Не веришь, Юрыч? — Петя извлек из брезентовой сумки небольшую старинную книгу в кожаном переплете с позеленевшими медными застежками. Титульный лист с названием отсутствовал, выполненная тушью надпись на первой странице свидетельствовала:

«Книга сия принадлежит почетному гражданину Крайска, купцу первой гильдии господину Животикову и в его библиотеке быть имеет».

— Полистай на досуге. Поймешь, что к чему, отчего и зачем.

Библиографической редкостью книжка эта, конечно, не была, но прочитал я ее с интересом. Книга поведала о несметных сокровищах, зарытых в многочисленных буграх на берегах Иртыша, Тобола и Оби. Клады были оставлены неведомым народом, покоренным впоследствии сибирским властителем ханом Кучумом.