За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье

Добросовестно выполнив указания друга, я наконец получил возможность получше рассмотреть доставшееся мне сокровище. Конечно же мне подарили не гориллу или шимпанзе, не орангутана, а, скорее всего, рядовую мартышку. Впрочем, возможно, я ошибался и обезьянка принадлежала к другой породе. Маленькая, личико больше похоже на карнавальную маску, чем на печеное яблочко, как поначалу мне показалось, выразительные глазки-пуговки, непомерно длинный хвост. Обезьянка то и дело путалась в нем, спотыкалась, иногда просто не знала, куда его деть. Брюшко у нее было светлым, шкурка пепельная, бросались в глаза некоторые отличительные признаки, свидетельствующие о том, что передо мной ярко выраженный представитель сильного пола.

Не дожидаясь звонка Марка, я на свой страх и риск предложил малышу сладкую булочку, несколько виноградин. Угощение было принято благосклонно, видно было, что обезьянка проголодалась. Тем не менее на пищу она жадно не набросилась, откусывала от виноградин по маленькому кусочку и с наслаждением жевала, разламывая булку тонкими пальчиками.

Насытившись, обезьянка прошлась по комнате — дверь в кухню я затворил, водворив туда предварительно на всякий случай кота и собаку, чем последние остались очень недовольны. Обследовав комнату, обезьянка прыгнула мне на плечо, сползла на руки и прижалась к груди. Достав из шкафа старый свитер, я бросил его на тахту, посадил на свитер обезьянку, но она тут же вновь оказалась на моем плече. Я повторил свой маневр, но с тем же результатом — то ли ложе обезьянке не понравилось, то ли спать она не хотела. «Ладно, — подумал я, — спать захочет, найдет, где прилечь». И был совершенно прав, так как убедился, что обезьянка жила в режиме большинства людей — спала ночью, а днем бодрствовала.

Видя, что я оставил ее в покое, обезьянка забегала вокруг стола, поглядывая на меня, словно приглашая принять участие в этом увлекательном занятии. Убедившись, что составить ей компанию я не собираюсь, обезьянка заскакала по полу, но не прельстила меня и этим, приступила к выполнению упражнения, которое можно было назвать прыжки на месте, причем подпрыгивала так высоко, что я диву давался, прыгала как мячик, легко отрываясь от пола, прыгала все выше и выше, словно вознамерилась допрыгнуть до потолка. Я смотрел на обезьянку, а в памяти всплывала услышанная в далеком детстве забавная песенка:

Обезьянка Фока Прыгает высоко.

Так новый питомец подсказал мне, как его назвать.

Марк позвонил поздно вечером, инструктировал меня больше часа, выдав все необходимые рекомендации. Поблагодарив друга, я повесил трубку, тщательно записал все указания и хотел накормить изголодавшегося Фоку, но он мирно спал на тахте, сбросив свитер на пол, спал так сладко, что я не стал его будить, улегся рядом и заснул.

Утром мягкая лапка ухватила меня за нос, пробуждение было не из приятных. Увидев, что я проснулся, Фока очень обрадовался, уселся мне на грудь и начал старательно разглаживать мне усы. Странное было ощущение…

Поднявшись, я начал было делать зарядку, но увидел нечто, заставившее меня бросить все, бежать за тряпкой и заняться уборкой того, что я увидел. Фока поставил передо мной еще одну проблему, требующую безотлагательного решения. Научить обезьянку пользоваться туалетом, очевидно, вряд ли удастся, значит, нужно как-то приспосабливаться. Позднее выход из положения был найден, но задача оказалась не из легких, а пока же Фока выбором какого-либо одного местечка утруждать себя не желал и освобождался от ненужностей, когда чувствовал в этом необходимость, где попало.

По пути на работу я купил детский горшочек, вызвав в редакции дружный смех, стойко выдержал шуточки коллег, всевозможные высказывания по поводу покупки и различные предположения, за которые я готов был их растерзать. А Фоке горшочек понравился настолько, что он включил этот сугубо определенного предназначения предмет в реестр своих любимых игрушек и в самые неподходящие моменты, например когда у меня были гости, таскал его по всей квартире с грохотом и звоном, а однажды, к ужасу присутствующих, водрузил его прямо на стол. По прямому назначению горшочек так и не использовался, вместо него для этой цели пришлось приспособить маленькое пластмассовое корытце.

Первая неделя была сплошным кошмаром, к концу ее я впервые понял, что у меня, оказывается, есть нервы. И неудивительно — поселившийся в квартире маленький негодяй мотал мне их с утра до позднего вечера. И хотя нередко, глядя на его уморительные ужимки и прыжки, я смеялся до слез, однако, возвращаясь с работы и обозревая содеянное Фокой за время моего отсутствия, мне хотелось его задушить. Щупленький, тщедушный Фока был просто неутомим по части всяческих проказ, постоянно находил все новые и новые объекты для своих разрушительных исследований, после чего большинство этих объектов превращалось в ничто. Начал он с того, что скрупулезно и последовательно изучил все находящееся в комнате, в кухню я Фоку не пускал, боясь, что он откроет газ, спички убирал подальше, в ящик кухонного стола, приладив к нему навесной замочек. В комнате же не было вещи, которую Фока бы не потрогал, не попытался приспособить для своих игр. С письменного стола, постоянно заваленного всякой мелочью, пришлось убрать все, если же я что-либо убирать забывал, Фока забытое ломал. Справедливости ради замечу, что портил он не все, иной раз поступал по-другому — брал заинтересовавший его предмет и прятал так, что можно было перерыть всю квартиру, найти что угодно, но только не то, что ищешь. Всякие карандаши, ластики, перочинный ножичек, разные побрякушки, фигурки животных, которые я много лет коллекционировал, — все это было мелочью по сравнению с вещами, крайне необходимыми. Однажды мне понадобилось заменить изношенную ленту пишущей машинки. Вынув старую, я выбросил ее в мусоропровод — и поступил в высшей степени неосмотрительно. Новые ленты стопочкой лежали на полке — пять или шесть красных картонных коробочек. Встав на стул, я пошарил на полке и не нашел ни одной — ленты исчезли. А на столе лежал готовый очерк, который нужно было срочно перепечатать и утром отнести редактору. Что делать? Поиски ленты ни к чему не привели, хотя я носился по квартире как безумный и перерыл буквально все. Искал я ленту до поздней ночи, кляня себя за то, что не сообразил съездить к знакомой машинистке, которая отстукала бы мне рукопись за полчаса. В результате очерк был сдан с опозданием, в очередной номер газеты пошел другой материал, мне же пришлось выслушать нотацию редактора, возмущенного моей недисциплинированностью. Месяца через полтора я обнаружил пропажу — все коробки с лентами оказались в кармане моего полушубка, висевшего в шкафу! И подобных фактов было немало. Чтобы обезопасить себя от неприятностей, пришлось все мало-мальски нужное прятать либо выносить в кухню.

Не принимая во внимание профессию своего хозяина, Фока весьма своеобразно относился к его книгам. Некоторые просто сбрасывал на пол, как ненужный хлам, другие перелистывал, не спеша разглядывал иллюстрации и фотографии, иные — таких, к счастью, было немного — немилосердно рвал в клочки. Спасая свою библиотеку, я перенес все ценное на антресоли, а часть книг убрал в стенной шкаф. Все находившиеся в квартире вещи, за исключением мебели, Фока поделил на несколько категорий: некоторые старался упорно не замечать, другие перекладывал с места на место, к третьим, особенно к венику, проникался лютой ненавистью и использовал малейшую возможность, чтобы на них напасть. Злосчастный веник он ломал и даже грыз. Чем бедняжка веник провинился? Больно было смотреть, с каким остервенением Фока его терзал. У меня руки чесались, хотелось веник отобрать и обломать то, что от него осталось, о зарвавшегося Фоку.

Когда маленькие пальчики перетрогали все, что было в доме, Фока обратил внимание на объекты, так сказать, одушевленные. Обитавшие в аквариуме рыбки, благо они были малы и безгласны, подверглись исследованию первыми. Фока пристально за ними наблюдал, часами просиживая возле аквариума, задумчиво водил пальчиком по стеклу, рисуя невидимые узоры, и в конце концов решил познакомиться с рыбками поближе — ловко выловил их и разложил рядком на столе. Когда я вошел в комнату, рыбки дружно отплясывали прощальный танец. Не спуская с них горящих глаз, Фока дергался, словно повторяя судорожные движения несчастных. Водворив рыбок в родную стихию, я легонько шлепнул обезьянку по красной попке, обиженный Фока вскарабкался на стеллаж и просидел там до вечера, строя мне негодующие рожи.

— Хватит дуться, малыш. Давай мириться. — Я снял обезьянку со стеллажа, погладил, потрепал по загривку, Фока не был злопамятным, сразу же прижался ко мне, обхватил ручонками мою шею. Мир был заключен, и мы сели смотреть телевизор, который я принес из мастерской после ремонта. Телевизор особого впечатления на Фоку не произвел, политические новости нагоняли на него сон, и он дремал у меня на руках, сладко зевая. Когда же на экране появился большой питон — шла любимая мною передача «В мире животных», — Фока с истошным воплем взлетел на люстру, обжегся о лампочки, заметался по комнате и, не переставая вопить от страха, забился под тахту. С большим трудом я вытащил его оттуда, тщедушное тельце била дрожь.

Очень скоро Фока ощутил себя полновластным хозяином квартиры и всех ее обитателей. Когда я уходил в редакцию, Фока оставался дома один и делал все, что хотел. Кроме рыбок и старого злого попугая Кокоши, у меня жили добродушная пегая спаниелька Капа и молодой сиамский кот Яго, голубоглазый коварный красавчик, целиком и полностью оправдывающий свое громкое имя. С рыбками Фока уже разобрался, теперь они были для него недосягаемы, поскольку после памятных плясок на столе аквариум я перенес в кухню, куда Фоке, несмотря на все его попытки, вход был категорически запрещен, поэтому ему ничего больше не оставалось, как заняться прочей моей живностью.