Забавы Палача

Фицдуэйн застыл в изумлении.

— С ума сойти, — сказал он.

Медведь помахал ему на прощание и направился в сторону Марктгассе; через несколько шагов он обернулся.

— Могильные плиты, — крикнул он, — не забудьте.

У Херца не выдавали могильных плит — даже в обмен на чеки “Америкой экспресс”, — поэтому Фицдуэйну пришлось удовлетвориться “фольксвагеном-гольф” с передним приводом.

Прежде чем покинуть Берн, Фицдуэйн спросил в гостинице, не звонил ли ему кто-нибудь. Фон Граффенлауб еще не объявлялся, но Фицдуэйн решил дать ему несколько дней и лишь потом начать розыски на свой страх и риск. Действия, предпринятые без поддержки адвоката, могли сразу ухудшить ситуацию. Фицдуэйну пришлось бы вступить в общение с тесным кругом родственников и друзей погибшего, где новости распространяются очень быстро. Если эта публика узнает, что отец Руди отнесся к затее ирландца отрицательно, ему нечего рассчитывать на откровенность. Как это ни печально, лучшей тактикой пока оставалось выжидание; а между делом можно было ознакомиться с местными достопримечательностями. Правда, с одним человеком стоило наладить контакт сразу: этим исключением была сестра Руди, Врени.

По еще не выясненным причинам Врени была не в ладу со своим отцом. Она оставила комфортабельную жизнь в Берне, разорвала отношения с большинством друзей и перебралась в экологически чистый район, на старую ферму в холмах Бернского нагорья рядом с маленьким поселком под названием Хайлигеншвенди. Жить естественной жизнью не значило соблюдать обет целомудрия. Фицдуэйн разузнал, что ей составлял компанию двадцатичетырехлетний лыжный инструктор Петер Хааг. Если верить Эрике — а какая приемная мать могла быть более искушенной в вопросах пола, — Петер не брезговал и связями на стороне, особенно во время лыжного сезона. “Такие уж они, лыжные инструкторы. Наверное, тут виноваты свежий воздух, физические упражнения и вообще здоровая жизнь. Все это разжигает чувственность, а ведь там столько возможностей для ее удовлетворения. Понимаете, Хьюго?” — сказала она. И накрыла его руку своей.

Еще утром Фицдуэйн позвонил Врени из гостиницы. Да, она не против увидеться с ним. Она будет ждать его после ленча. В поселке ему всякий скажет, как проехать на ферму. Она говорила по телефону чересчур отрывисто — это граничило с невежливостью, но Фицдуэйн не обиделся. Похоже было, что ее мысли заняты чем-то другим и что она недавно плакала.

В путеводителе Мишлена поселка Хайлигеншвенди не было вовсе. Фицдуэйн взял Бедекера — то же самое. Он уже начал подозревать, что его одурачили, но тут к нему на помощь пришла одна из работниц Херца. Она жила на озере Тун, всего в нескольких километрах от разыскиваемого поселка. Она извлекла откуда-то крупномасштабную карту Швейцарии и торжествующе обвела название “Хайлигеншвенди” красным фломастером.

Рассказывая о красоте этого поселка, девушка из заведения Херца не преувеличивала. Когда Фицдуэйн миновал озеро Тун и начал подниматься по петляющей горной дороге, он не мог не восхититься здешними видами. В чистом голубом небе сияло солнце. Забравшись повыше, он увидел внизу сверкающую гладь озера.

Машину он оставил в Хайлигеншвенди. Отсюда к дому Врени вела узкая дорога — ему сказали, что идти туда всего минут десять и что добраться до места пешком легче, чем на автомобиле. Кругом еще лежал снег, и развернуть машину на узкой аллее было бы довольно трудно.

Около дома стоял новый на вид дровяной сарай. Благодаря щелям, специально оставленным в боковых стенах, сарай продувался ветром, чтобы дрова лучше сохли. Внутри лежали аккуратно наколотые поленья, все одинаковой длины — для глаз ирландца это представляло собой весьма непривычное зрелище. Уложены они были тоже очень аккуратно, с правильными промежутками, даже края выровнены — ни одно поленце не вылезало ни на сантиметр.

Сам дом стоял на склоне холма и выглядел так, словно был выстроен несколько веков тому назад. За бессчетное количество суровых зим и жарких лет бревна, из которых он был сложен, выцвели и покрылись крапинками. С крыши капало: это таял снег.

Когда Врени открыла дверь, Фицдуэйн почувствовал запах имбирных пряников. Облик самой хозяйки неожиданно тронул его, и на мгновенье он лишился дара речи. Она была так похожа на Руди и вместе с тем так отличалась от него. Глядя на нее, Фицдуэйн сообразил, в чем тут дело. Руди он видел только мертвым. А Врени была румяной, юной, прекрасной и самой что ни на есть живой. Одна ее щека была испачкана в муке.

В Берне Фицдуэйн запасся цветами. Сейчас он хотел вручить их ей. Врени улыбнулась и подняла руки ладонями вперед. Они тоже были в муке.

— Вы очень внимательны, — сказала она, — но подержите их еще минутку, пока я помою руки, ладно? Я пеку пряники на Пасху для своих кузенов.

В прихожей выстроились в ряд ботинки и башмаки на деревянной подошве. По просьбе Врени Фицдуэйн добавил к ним свои и надел предложенные ему “хютгенфинкен” — толстые носки с кожаными подошвами, расшитые яркими цветами. Затем прошел за хозяйкой в маленькую, жарко натопленную кухню — по ее стенам тянулись многочисленные шкафчики и полочки. Полуфабрикатов он здесь не заметил. Вместо них были связки сушеных трав, банки с разноцветными крупами и бобами и надписанные от руки бутылочки с жидкостями. Занимающая один угол печь, в которой полыхали дрова, излучала тепло. На выскобленном деревянном столе стояли несколько противней с остывающими в формочках пряниками. Тут же лежали мука и прочие продукты, показывающие, что работа еще не закончена.

Через кухню Врени провела Фицдуэйна в другое помещение. Пройдя в дверь, он обратил внимание на то, что печь соединена с чем-то вроде двухъярусной каменной скамьи в углу следующей комнаты. Над этой скамьей в низком потолке было проделано круглое отверстие, сквозь которое мог пролезть человек. Врени заметила его интерес.

— Это у нас вместо центрального отопления, — сказала она. — Кухонная печь греет камень и отапливает эту комнату. При желании мы можем открыть люк на второй этаж, и в спальне наверху тоже будет тепло. Такая штука называется “чус”. Когда на дворе холодно, я забираюсь в спальню через этот люк, чтобы не пользоваться наружной лестницей.

Фицдуэйн был заинтригован: в его родной Ирландии отдавали предпочтение романтическим, но малоэффективным вследствие их открытости каминам. Врени покинула его на несколько минут, чтобы закончить дела на кухне и вымыть руки. Он потрогал верхнюю каменную полку. Она была теплой, приятной на ощупь. Он заметил систему отражателей, с помощью которой можно было регулировать поток тепла.

Комната — по-видимому, самая большая в доме — показалась Фицдуэйну достаточно просторной. Мебели здесь было немного: деревянный стол и четыре простых стула с прямыми спинками, в углу — низкая кровать с разбросанными по ней подушками, очевидно, служившая и диваном. Кроме того, на полу лежали несколько набитых соломой тюфяков, заменяющих пуфы, а у стены стоял сосновый книжный шкаф. Фицдуэйн не увидел никаких современных электронных устройств — ни телевизора, ни радиоприемника, ни магнитофона. Только телефон, стоящий на полу рядом с кроватью.

Он подошел к шкафу, чтобы поглядеть на книги. Большинство названий были немецкими и мало что ему говорили, но, судя по обложкам и фотографиям, хозяева сильно увлекались левыми направлениями в политике. Несколько книг были либо написаны неким Рудольфом Штейнером, либо посвящены ему. Это имя зацепило в сознании Фицдуэйна какую-то струнку, и вскоре он припомнил, что знавал когда-то немецкого наемного солдата, которого звали Рольфом Штейнером. Впрочем, вряд ли книги могли иметь отношение к нему.

— Антропософия, — сказала Врени. В каждой руке у нее было по дымящейся кружке. Она отдала ему одну и уютно устроилась на толстом тюфяке. На ней были потертые джинсы и свободная хлопчатобумажная рубаха, похожая на те, что носят индийцы. Она была босиком, и Фицдуэйн обратил внимание на безупречную форму ее маленьких ног.

— Вы не знакомы с учением Штейнера? — спросила она. — Рудольфа Штейнера? Фицдуэйн покачал головой.

— Он был австрийцем, — сказала она, — но работал главным образом в Швейцарии. Антропософия — это построенная им философия жизни. Под этим подразумевается знание, добытое высшим человеческим “я”, — в отличие от теософии, божественной мудрости. Антропософия включает в себя самые разные вещи.