Загадка о тигрином следе

empty-line/>

Глава 16

Стоило экспедиционерам снова оказаться в степи, как погода резко испортилась, но водитель обнадёжил – впереди, не так уж далеко есть кишлак, где можно будет заночевать. Буран, или шуган по-местному, поднимал облака песка, смешанного со снегом. В этом хаосе они чуть не проскочили мимо обещанной деревни.

Но вот посреди белого пространства действительно показались тёмные очертаниями жилых построек. Это был калмыцкий зимовник, состоящий из нескольких домов, тройки мазанок, каких-то сараев, конюшни. Однако долгожданное селение оказалось свежим кладбищем. Тиф выкосил всех его жителей. Трупы погибших людей валялись между домами – там, где человека застала смерть. Генерал запретил водителю останавливать машину. Хотя для продрогших до костей пассажиров неотапливаемого автомобиля каждая из проносящихся мимо построек под камышовой крышей, представлялась спасительным ковчегом, где можно было разжечь огонь и укрыться от ветра и холода за надёжными стенами. Не было для них сейчас большего наслаждения, чем слушать завывание ветра изнутри, пусть самого убого приюта. Хоть бы полчасика посидеть в тепле и сухости, прежде чем снова оказаться на семи ветрах!

Но генерал был неумолим. На полной скорости они проскочили селение и вновь оказались в безлесой степи. Путешественники не имели даже подходящего обмундирования, так как большая часть полученных в Москве тёплых вещей пропала под Симбирском во время беспорядочного драпанья. Ах как бы им сейчас пригодились толстые лётные комбинезоны и унты из оленьих шкур! Только что толку было жалеть о безвозвратно утраченном имуществе. В конце концов, там под Симбирском остались не только одежда, чтобы укрыть страдающую от холода плоть, но и выброшенные собственными руками ящики с научными приборами, картами и книгами! А эта утрата причиняла потомственному исследователю куда как большие страдания! Ведь настоящий учёный скорее согласиться лишиться нескольких отмороженных пальцев или заработать пневмонию, нежели остаться без профессионального инструментария.

– Эх, сейчас бы поспать пару часиков в шубе-венгерке, отороченной каракулем! – мечтательно сказал комиссар, вспоминая о подаренной ему симбирскими коллегами-чекистами роскошной вещи.

Комфортнее всего было водителю и сидящему рядом с ним генералу, они могли чувствовать хотя бы некоторое тепло, исходящее от мотора. А вот сидящим на пассажирском диване приходилось туго. В конце концов комиссар не выдержал пытки холодом и решил нарушить введённый Вильмонтом сухой закон, объяснив начальнику экспедиции, что без спирта они просто околеют на таком морозе. И генералу пришлось временно уступить. Только для сидящего за рулём члена экипажа продолжал действовать запрет. А чтобы этот бедняга не превратился на ледяном ветру в сосульку, немного поспавший немец Вендельмут заменил шофёра за «баранкой». После чего закоченевшему шофёру тоже позволили припасть к драгоценной фляге с согревающим.

Эта ночь, начавшаяся скверно, неожиданно закончилась совсем неплохо. В поднявшемся буране машина сбилась в пути, и казалось всему конец, но неожиданно в свете фар возник длинный сарай без окон, с местами разобранной крышей. Это оказалось заброшенная овечья кошара, внутри которой путешественники развели костёр и дождались утра. По распоряжению генерала, все по очереди несли охрану возле спящих товарищей.

Среди ночи растолкали и Одиссея. Получив карабин, он занял пост, но от монотонного наблюдения за однообразной степью глаза закрывались сами собой. Наверное, Луков заснул, так как не сразу почувствовал, как на плечо ему легла чья-то рука. Он резко обернулся, и увидел генерала, который едва слышным голосом доверительно сообщил:

– Эти всадники, что изуродовали мальчика, похоже охотятся за нами. Не знаю только, откуда им стало известно о нас. А язык чабанёнку отрезали, чтобы не проболтался… На наше счастье и на его беду паренёк попался в аркан раньше, чем узнал, кто гостит у него дома, а иначе возможно сохранил бы язык ценою наших голов. Теперь эти всадники рыщут где-то поблизости. В буране мы могли с ними разминуться. Но расслабляться не стоит. Так что потерпите, голубчик, часок-другой, а там поспите.

Сон у Одиссея как рукой сняло. А генерал остался с ним. До самой смены Лукова они разговаривали, как люди одинаково влюблённые в Восток, о религии, философии, поэзии, применяя в беседах все тонкости речевых оборотов персидского и арабского языков. Генерал, зная об особом интересе молодого товарища к мусульманству внезапно начал рассказывать ему о суфийском ордене Ишкия – о мастерах, о таинстве техник, о световых столбах, об особых методах лечения людей.

По мере их знакомства интерес Лукова к человеку, который, выполняя задания разведок – вначале российской империи, а затем молодого советского правительства, и не раз был направлен в Афганистан, где исходил весь Гиндукуш и Гималаи, глотнул пыль древних дорог, повидал много интересного и необычного, познакомиться со многими замечательными людьми, только возрастал. Одиссей начинал понимать, что генерал не просто военный и разведчик, а носитель особого знания, так как порой проявлял неограниченную силу воздействия на людей, объясняя это тем, что много общался с дервишами. Одиссей настолько увлекся беседами о дервишизме и суфизме, что был готов даже напроситься в ученики к пожилому разведчику.

Глава 17

На следующий день генералу пришлось применить власть в отношении комиссара, который стал прикладываться к своей фляге слишком часто, объясняя: «что это лучшее профилактическое лекарство при нездоровом местном климате». Некоторое время старик сердито косился на украдкой посасывающего заветную бутылочку Лаптева и только качал седой головой. А пьяный политрук становился всё более развязным, и начинал представлять угрозу для всех. Сделав десятый глоток, Гранит замурлыкал нарочито хриплым «деловым» голосом бандитскую песенку и пошел стрелять по сторонам шустрыми, по-хулигански блестевшими глазками. Вмиг оглядел все общество, он задержался оценивающим взглядом на немце, заметив у него во рту золотой зуб, и стал приставать к Вендельмуту с карточной игрой «на интерес».

Наконец терпение начальника экспедиции закончилось и он потребовал у дебошира флягу, заявив, что в условиях похода еда и спирт не могут принадлежать одному человеку. Но пламенный борец с любой частной собственностью на этот раз решил изменить принципам, и не торопился расставаться со своим имуществом.

– Вы что там застряли? – нетерпеливо подёргал пальцами протянутой руки Анри Николаевич. – Давайте, давайте её сюда – вашу драгоценность!

Гранит осклабился беззубым ртом.

– Потише! Не балуй, генерал! Я погляжу, уж больно ты боек до чужого добра. Если бы не я, наклацались бы вы все зубами до утра. Вспомните, кто с вами драгоценной жидкостью по-товарищески поделился. Вот она ваша благодарность!

Однако комиссара никто не поддержал. Генерал же пригрозил немедленно высадить его за неповиновение. Лаптев нехотя подчинился. Но у Лукова возникло ощущение, что так просто этот конфликт не кончится. Уж больно пьян был комиссар, его непомерная гордыня задевалась авторитарным начальником уже не в первый раз. Рано или поздно подавляемая этим мстительным человеком злоба должна была снова прорваться.

– Пожалуйста, берите, я ведь просто пошутил. Мне для общака ничего не жалко – сказал Гранит вежливо, но без прежней робости перед грозным начальником. Его толстогубая физиономия растянулась в виноватой улыбке. Но стоило Анри Николаевичу взять флягу, и отвернуться от дебошира, чтобы убрать спирт подальше от прежнего владельца, как взгляд буйного пьяницы сделался злобным, почти безумным. Он впился злыми глазами в так неосторожно подставившего свой затылок врага.

Одиссей не мог поверить, что такой опытный человек, как генерал, не просчитал грозящую ему опасность. Фальшивая улыбка комиссара почему-то подействовала на Вильмонта успокаивающе, или он просто устал в дороге. Или же годы брали своё, снижая реакцию и силу интуитивного предвидения.

– Генерал! – предостерегающе воскликнул Луков и подался всем телом вперёд, пытаясь предупредить начальника и предотвратить покушение на его жизнь. Но комиссар оказался проворнее. Он рванул из-за пазухи револьвер, приподнялся бесшумно, как кошка, и быстрым движением стукнул Вильмонта пистолетной рукоятью по продолговатому затылку. Раздался очень неприятный глухой стук, и пожилой мужчина мешком привалился на дверцу, а подлый мальчишка сноровисто – чувствовалась изрядная практика в бескомпромиссных уличных стычках – ударил всё той же револьверной рукоятью, словно кастетом в лоб, наваливающегося на него «доцента». Однако удар смягчила шапка, и хотя Луков на мгновение потерял сознание, но быстро пришёл в себя. А комиссар уже орал бешенным голосом: