Заговор

Мадам Шевалье говорила на французском языке, но, конечно же, ее все понимали. А еще ее очень внимательно слушали. В высшем свете знали, какое влияние имеет эта гетера на тех, кто расположился на самой вершине социальной русской пирамиды. Дома, либо в кругу очень близких людей, если таковые имеются у людей высшего света, ее назовут шлюхой, недостойной женщиной и всякими иными эпитетами, не приличествующими честной девушке. Дома, но никогда в свете. Ну или до тех пор, пока она не проиграет все свои любовные партии и не будет выброшена, как использованная вещь.

Но есть еще одно важное обстоятельство — такая защита и поддержка мне не нужна. Еще не хватало, чтобы меня посчитали трусом, который прячется за юбки женщин. В лицо такое не скажут, скорее всего, но думать будут все. Мало того, что Катя позволила себе встрять в мужской разговор, так еще и эта подстилка будет за меня вступаться.

— Я благодарю вас, мадам Шевалье, что почтили вниманием наш мужской спор, — на слове «мужской» я сделал логическое ударение. — Но, позвольте, продолжу, уже без вашего участия.

Стоящие рядом люди аж ахнули. Так разговаривать с влиятельной актрисой не позволял себе никто. Все знали, что за нее могут вступиться даже члены императорской фамилии, и наследник, и сам император. Да и Юсупов был тем, кто привез этого черта в красивой упаковке в Россию, так что мог заступиться за Шевалье. Сказанное мной этой придворной гетере было столь смелым, и таким дерзновенным, что не мог позволить себе никто, но в душе крайне желал. Однако, я не жалел о сказанном.

— Господин Александр Дмитриевич Балашов, я считаю ваше поведение оскорбительным для моей чести, а также оскорбительным воспринимаю для себя упоминание некой женщины, обсуждать скверные поступки которой не намерен ни с кем, — я посмотрел на удивленного Балашова, который растерял свою прыть при появлении мадам Шевалье. — Мой секундант завтра же прибудет к вам. Озаботьтесь по полудни наличием вашего секунданта.

Я развернулся и, найдя взглядом Катю, отошел чуть в сторону. Эпатаж вышел таковым, что может повлиять на очень многое, в том числе и на мою карьеру. Мадам Шевалье, насколько я знаю эту даму, подобные отповеди простить не может. Я-то на великосветском языке я послал ее на… в общем, очень далеко, но по знакомому ей маршруту. Учитывая последствия, я решил сгладить углы и недвусмысленно намекнуть дамочке про некоторые обстоятельства.

— Катя, составь мне компанию. Не хмурься. Скажу тебе одно: с Марией Хехель я знаком, у меня с ней ничего не было, но сам Суворов знает, что Матвей Иванович Платов познал ласку этой дамы, да показал ей казацкую прыть. А еще, Хехель — шпионка. Твое право обижаться, делать выводы, — сказал я, подводя Катю к той компании, где отыгрывала роль мадам Шевалье.

Меня заметили. Причем, даже Николай Борисович Юсупов, тот, кого я зачислял к себе в приятели, отвел глаза. Что уже говорить о Шереметьеве, который также оказался в этой компании. Шевалье повела чуть плечиком, такой жест можно было принять за брезгливое отношение ко мне. Катя, прекрасно поняв, что происходит и, что сейчас нас могут унизить, попробовала меня развернуть. Пришлось чуточку применить силу.

— Господа, очаровательная мадам Шевалье, — как ни в чем не бывало обратился я к компашке, старающейся всячески меня игнорировать. — А знаете, какая бы фамилия была у героя нашей с супругой книги? Графа Монте Кристо, будь он русским? Горокрестовский.

Шевалье вздрогнула. Я прямо почувствовал, что она занервничала.

— А еще говорят, что у подножья горы Монте Кристо можно найти метеориты, такой красоты, что они отлично ложатся в золотую оправу с бриллиантами, — добавил я, хотя можно было остановиться на упоминании фамилии, а еще подаренной таинственным бароном ожерелье сейчас красовалось на тонкой шеи актрисы.

Таинственный граф Горокрестовский этот тот персонаж, что подарил Шевалье дорогущие украшения, передал ей и письма, в которых дискредитируются и английский посол, и заодно Мария фон Хехель. А еще актрисе был подан сигнал, что о ее шпионской деятельности кое-кому в России известно. Теперь получается, что мне.

Стоила ли ситуация того, чтобы частично раскрыться! Да! И еще раз да! Общение в высшем свете — это намного более сложное явление, чем даже война. Здесь из слов могут составить такие мины, так закидывать гранатами и бомбами, что порой определенно невозможно выживать. Уйди я с приема после случившегося скандала и все… общество меня могло бы игнорировать, несмотря ни на что: ни книги, стихи, военные успехи, дипломатические потуги. Все это сразу же обесценилось.

— Ну, что же вы стоите? Присоединяйтесь к нашему разговору! — прозвенела своим голоском приторно любезная Мадам Шевалье.

Лица Юсупова и Шереметьева, как, впрочем, и жены хозяина дома, я бы хотел запечатлеть на каком-нибудь носителе, называл бы картину «Ахренеть — это вот так!». Жаль, что в этом мире еще нет фотоаппарата. Может, напрячь мозги и вспомнить принцип фотографии?

В дальнейшем вечер проходил, еще более плавно и благожелательно, чем того стоило ожидать первоначально. Мы подходили к людям, к нам подходили, будто ничего и не произошло. Балашов ушел, то есть покинул поле сражения и отступил. А подобное на войне чаще всего определяется, как поражение, следовательно, моя победа. Но все может быть, и именно сейчас Александр Дмитриевич, возможно, тренируется в стрельбе из пистолета, или фехтует.

Вот, что значит всего лишь общение с той, которая бегает голышом по ясновельможным койкам. Шевалье звонко смеялась, шутила и благосклонно принимала комплименты, но, то и дело, бросала на меня заинтересованные взгляды. Не учел я того, что меня могут записать в новые любовники актрисы. Как бы здесь еще не столкнуться лбами с Кутайсовым. Мало мне проблем, так еще и это? Как же я хочу на войну!

Катя улыбалась, делала все то, что необходимо делать, механически, выдавая фразы, которые можно было принять за заученный текст. Однако это видел и чувствовал я, но внешне никто бы не мог сказать, даже догадаться о том, как сейчас Кате тяжело, как кипит кровь внутри очаровательного тела молодой женщины. А я это чувствовал. Понимал, что с ней происходит, но ничего поделать с этим не мог. Эту каторгу под названием «прием у Юсуповых» нужно отбыть. Условно-досрочного освобождения в данном случае не предусмотрено.

— Теперь можем поговорить, — сказал я, когда наша карета тронулась, спешно удаляясь вдоль Екатерининского канала в сторону Васильевского острова.

На вид хрупкая ручка устремилась к моему лицу, но я успел перехватить ее.

— Поговорить, Катя, а не пощечины мне даровать, — сказал я, отпуская руку жены.

— Мне не о чем с тобой разговаривать. Ты опозорил меня. Вначале какая-то Хехель, за которую ты будешь дуэлировать, после Шевалье… курва французская. Да кем она себя возомнила! — изливала свои эмоции Катя.

Я не мешал. Чем больше выругается, тем меньше глупостей останется в голове. Эмоции никогда не помогают конструктивному разговору, они злейший враг рациональному и логичному. А в нашем случае нужно иметь разум. Итак задач по горло.

— Если любишь меня, ты не будешь стреляться, — завершила свою длинную отповедь Катя.

Я чуть не рассмеялся. Сейчас она не то что разум не проявила, а предстала передо мной, словно ребенок. Ранее Катя практически провоцировала меня на дуэль. Может тогда так же не думала, посчитала романтичным, что я буду биться за нее. А после пришло разочарование, что причина ссоры не том, что она приглянулась Балашову, а тут дело в какой-то другой женщине. А теперь, когда стало понятным, что игры становятся опасными, включила ту самую заботливую любящую жену, которой и должна была быть ранее? Боится за меня? Правильно, но поздно.