Заговор

— Господа, я еще раз спрашиваю о примирении, — не оставлял попыток секундант Балашова.

Миша Контаков посмотрел на меня с надеждой, но я проигнорировал запроc. Не потому, что был так принципиален, а скорее для того, чтобы в будущем мои недоброжелатели долго думали, стоит ли со мной ссориться. Можно же и пулю получить в наглую плоть.

Мы с Балашовым стали друг напротив друга. Я был в рубахе, мой противник так же. Но, в отличие от меня, ему явно было холодно. Моя же рубаха… А что, если он выстрелит, а пуля ударит и не произойдет ничего? Это могло бы стать если не позором, то поводом для многих разговоров. Не стоит об этом думать. Все же не зря были проведены десятки экспериментов. Пуля пробивает рубаху, но сильно замедляет ее, так что встречая следующее препятствие в виде плоти, пуля не заходит сильно глубоко, следовательно кратно увеличивает шансы выжить.

Тридцать два шага… Русская дуэль — самая жестокая, даже осуждаемая в той же Франции, откуда и пришел Дуэльный кодекс. Если дуэлянты стреляются, то это может быть смерть, а французы уже больше играют. Они свое отдуэлировали, когда в таких поединках в прошлом веке погибал цвет нации.

— Сходитесь! — поступила команда.

Сердце захотело забиться быстрее, ноги вздумали дрожать, руки трястись. Я унял эти тенденции, вздохнул полной грудью и сделал первый шаг на сближение. Были бы мои пистолеты, мог бы уже и стрелять, обязательно попал бы в Балашова. Пусть пистолеты для дуэли используются только один раз, и до того они должны быть не стрелянными, но эта пара, что я предложил, была точной копией тех пистолетов, с которыми я тренировался.

«Хладнокровно, еще не целя, два врага. Походкой твердой, тихо, ровно. Четыре перешли шага», — крутилось в голове.

Я стал медленно подымать пистолет, мой противник уже целился. Сложный выбор — выстрелить первым и ранить, может и промахнуться, а после оппонент просто убьет тебя. Я решил еще сделать не менее трех шагов. И вообще, не хотел я убивать Балашова. Ну не нужно плодить проблемы. Убью, обязательно сам император разгневается и того и гляди, чего учудит, в отставку, к примеру, отправит.

Шаг… Шаг…

«Его убийца хладнокровно… спасенья нет».

— Ты-тыщ, — прозвучал выстрел.

Левый бок обожгло, я пошатнулся, не удержал равновесие и припал на правое колено. Вдруг, даже стало тепло и первоначальная резкая боль притупилась. Я поймал себя на глупой, полной сумасшествия мысли, что это хорошо, что кровь пошла, не будет подозрений в мошенничестве. А Базилевич не расскажет никому, когда увидит мою рубаху в разрезе. Только медик и должен видеть мою рану.

Я поднял глаза и увидел страх у Балашова. Он чуть не сделал шаг назад, но нашел в себе остатки мужества и замер на месте. Мой обидчик стал боком, приложил пистолет к груди и, тяжело дыша, стал ждать своей участи.

Зажимая левой рукой рану, чтобы меньше вытекало крови, я встал.

— К барьеру! — сказал я.

Глаза Балашова выпучились, они наполнились безнадежностью, страхом. Но я в своем праве потребовать от оппонента подойти к центру отмеренного расстояния. Я так же направился к барьеру.

Мой обидчик уже не мог сдерживать трясучки, которая покорила его тело. Тут свою роль сыграл и холод. Я смотрел в глаза Балашову и медлил. Такую паузу уже можно было счесть за издевательство. Но я хотел, чтобы этот человек на всю свою жизнь запомнил тот страх, который он сейчас испытывал передо мной.

Снежинки падали мне на лицо и сразу же таяли, скатывались по щекам к груди, щекоча и отвлекая. Успел поймать себя на мысли, что более чувствую щекотку, чем боль в боку. Хороший день для смерти, по зимнему красивый, хотя еще только начало ноября.

— Ты-тыдыщ, — прозвучал выстрел, Балашов упал.

Нет, я не убил его, я выстрелил в ногу оппонента, даже не в кость, а так, мяса чуток отстрелил, чтобы оставался шрам, как напоминание.

— В следующий раз только в голову, — нарушая правила дуэли, негромко, прошипел я.

— Господин Сперанский, вы удовлетворены? — дрожащим голосом, то ли от переживаний, то ли от холода, спросил секундант Балашова.

— Если у господина Балашова нет желания продолжать эту дуэль, то я удовлетворен и считаю свою честь защищенной, — сказал я.

Через небольшую паузу Балашов так же признал дуэль состоявшейся.

Сразу же ко мне рванул, и не скажешь, что почти под пятьдесят лет человеку, да еще и лишний вес, Базилевич. Опытный медик, который получил необычайно богатый опыт на последней русской компании в Италии, видимо, оценил степень моего ранения, как более опасное. На самом деле, так и было. Что там, мяса чуточку лишиться? А у меня может быть и очень даже…

— Да помогите же мне! — выкрикнул Балашов. — Я истекаю кровью!

Я не видел лиц присутствующих людей, но предполагал, что даже секундант моего недавнишнего оппонента должен был состроить гримасу брезгливости. Такие воззвания — проявление слабости.

— Что это? — тихо спросил Базилевич.

Я понял, что он имеет ввиду. Мою рубаху.

— Это новые лекарства от меня, оплата клиник и открытие медицинского университета, — сказал я. — Вы же не хотели лишиться такого? Мало что ли у нас работы, чтобы сегодня умирать?

— Я не осуждаю, — шепнул мне на ухо Григорий Иванович. — Пуля застряла практически в подкожном жире, не опасно, но придется несколько дней полежать. Помогу вашему оппоненту, а то обвинят еще в невнимании.

Я вымученно улыбнулся. Только сейчас я и боль почувствовал и недомогание. А так же наступило некоторое опустошение. Ждешь события, ждешь, а вот случилось… И пустота. Ничего, я эту пустоту найду чем заполнить.

Приложения

М. Ю. Лермонтов. Смерть поэта («Погиб поэт! — невольник чести…»)

Глава 12

Глава 12

Петербург

5 января 1799 года

Праздники… В прошлой жизни я любил их, так как праздновал. Заказал хоть бы и по телефону себе развлечение и гуляй, не забывая выставлять с каждой рюмкой выпитого все больше требований к организаторам мероприятия.

Так и в Новый год. Отличный же праздник. Да, но не в этой, второй жизни. Тут мне пришлось сильно напрячься и показать такой уровень работоспособности, что и в прошлой жизни у меня не получалось демонстрировать. А в этом времени, я даже не знаю, кто и вполовину моего работает.

Должность обер-гофмаршала подразумевала организацию праздников. А тут еще и мирная конференция и много гостей иностранных. Даже его величество Павел Петрович, далеко не самый большой любитель пышных праздников, и тот выдал установку удивлять и шокировать. Ну так и пришлось это делать.

Как же мне повезло, что в Петербурге был Кулибин, да еще и представители моей мастерской в Надеждово. Они прибыли, между прочим, с образцами новых мощных ракет. Вот и переделали мастера эти ракеты в такие фейерверки-салюты, что я и в будущем не видал. Он же, встряхнув стариной, используя почти что неограниченный ресурс, Кулибин создал каскад из фейерверков и огней.