Заговоренный меч

Со страстной нежностью обнял вдруг хан своего любимого внука, словно защищая его от враждебных взглядов. Неужели эти волки могут поднять руку на невинного младенца? Кому успел он разбить шанрак, или набросить навечно тунлук <Ш а н р а к — основа купола юрты; т у н л у к — кошма, которой закрывают дымовое отверстие., что питают к нему такую злобу? Но тут невольно вспомнил Абулхаир, как сам поступил когда-то с малолетним сыном Махсуд-ходжи. Три годика было тогда мальчику, и тоже ничего плохого не мог он сделать могучему и полному сил хану Абулхаиру!..

Лишь один человек из сидящих догадался, почему хан Абулхаир стал вдруг так неистово обнимать своего маленького внука. И был это первый враг хана — султан Джаныбек. «Твои опасения справедливы, хан — подумал он. — В конце концов, этот ребенок — твой последний наследник, и с ним прекратится твой род. Как последний пучок сухой таволги будет он в твоем догорающем очаге… Что же, для семи лет он достаточно смышлен и обещает стать настоящим ханом. Но все в руках божьих, и мы лишь исполнители его предначертаний…»

При всем своем природном уме и проницательности не смог знать султан Джаныбек, что именно благодаря этому мальчику еще долго будет гореть огонь в родовом очаге Абулхаира.

— Иди, родной мой! — ласково повторил Абулхаир. — Если убежал от тебя строптивый Тарланкок, то разве мало лошадей в твоих табунах. Выбери себе любого…

Абулхаир уже принял решение, оно пришло само собой. Ни в коем случае нельзя доводить сейчас дело до открытой междоусобицы. Худой мир лучше доброй ссоры. Если же произойдет это, то только в роли посредника следует выступить хану. Пусть аргыны и кипчаки сами приговаривают друг друга к смерти. Он возьмет на себя лишь роль палача. И чем больше срежет он голов под их обоюдную ответственность, тем лучше!..

— Разве со времени великого Майхи-бия из рода уйсуней не существует право народа самому решать вопрос о жизни или смерти свободных джигитов? — спросил он, обведя суровым взглядом свой совет. — Даже Чингисхан не нарушал этой традиции. Как же я, его потомок, посмею вмешиваться в это священное право моего народа? Пусть соберутся знатные и достойные люди из аргынов и кипчаков и пусть вынесут свой приговор батыру Саяну. Ваше решение будет приказом для меня!

Все одобрительно кивнули головами, ибо ханская воля нерушима.

— Да будет так, милостивый хан. Мы снова соберемся.

…Целых три дня спорили бии и аксакалы аргынов и кипчаков. Веско и внушительно выступали златоусты той и другой стороны, лилось знаменитое степное краснословие, раздавались соловьиные трели мудрецов и провидцев, но единства не было. И тогда, как и следовало ожидать, начали показывать сначала из-под полы, а потом и открыто острые ножи друг другу. Сдерживало лишь то, что силы обоих лагерей при ханской ставке были примерно одинаковы, и старики советовали не начинать открытую резню.

Закончилось все тем, что решили снова обратиться к хану, который не вмешивался ни во что и вел себя так, словно его не интересовал исход дела. Опять собрался ханский совет. Выхода не находилось. Все прекрасно понимали, что если схватились два волкодава, то хозяину необходимо метнуть в кого-нибудь из них копье, чтобы решить спор. В противном случае он рискует лишиться обоих. Но в кого из двух дерущихся вонзится наугад брошенное копье? В такой свалке можно метить в одного, а попасть в другого…

Холодные глаза хана Абулхаира смотрели куда-то вдаль. Ни в коем случае не мог он сейчас метнуть это копье в кипчаков.

Хану-властелину предстояло вынести приговор простому казаху Саяну. Но разве не простолюдин из ветви барлас степного рода мангыт — знаменитый Тимур вывернул недавно чуть не весь мир наизнанку? При воспоминании одного его имени дрожь прошла по телу Абулхаира…

Противоречия раздирали Золотую Орду. Сами копали под собой яму ее ханы, а в 1380 году Дмитрий Донской на поле Куликовом превратил эту яму в зияющую пропасть. Но не свалилась еще туда Золотая Орда, продолжала нападения на соседей. Хромой Тимур пробормотал над Золотой Ордой заупокойную молитву…

Именно Тимур поддержал род джагатаев против других чингизидов — потомков Джучи. В 1392 году разрушил он основу Золотой Орды, а в 1395 году полчища Тимура вышли к ней уже со стороны Кавказа и вошли в Сарай — сказочную столицу, основанную некогда ханом Батыем в низовьях Едиля. Хан Тохтамыш бежал куда глаза глядят, и на этом кончилось могущество Золотой Орды…

Какой-то ключ к истории нашел этот выходец из барласов Тимур. Может быть, потому и случилось это, что был он из храбрых степняков и знал, как управлять ими. О, импрам — степная масса — всегда была загадкой для правителей. Обуздав ее, как дикого коня, поскакал Железный Хромец к славе, и легли под ноги ему многие страны. Так что дело сейчас не в одной жизни, судьбу которой предстоит решить Абулхаиру. Речь идет о чем-то куда более важном. Сердце этой массы предстоит завоевать, и тогда — кто знает — не повторит ли он, хан Абулхаир, путь Тимура?..

На изменчивый весенний ветер похожа ханская политика и меняется соответственно обстоятельствам. Теплый огонек загорелся в ханских глазах. «А что, если решить этот вопрос просто по-человечески? — подумал Абулхаир. — Это должно понравиться простым людям. — Что там ни говори, а их доверие пытается завоевать всякий властитель. В конце концов от них зависит судьба ханства…»

Тридцать лет уже правил огромной страной хан Абулхаир, и только теперь пришла к нему эта простая истина. Он решил прежде всего допросить самого преступника и составить собственное мнение о его вине. Вяло махнул он рукой, распуская совет…

Взяв в руки серебряный колокольчик, хан слегка тряхнул им. Раздался тихий мелодичный звон, и сразу появился худой бледнолицый старик Оспан-ходжа, доверенное лицо хана. Он безмолвно приложил руки к груди и почтительно опустил голову, ожидая приказаний.

— Пусть приведут ко мне заключенного!

— Какого заключенного, мой повелитель-хан?

В глазах Оспан-ходжи было недоумение. «В самом деле, кого из них?» — недобро усмехнулся про себя Абулхаир. Немало было брошено в зинданы людей за эти тридцать лет. Он забыл уже многих и не знает даже, живы ли там, под землей, некоторые из них, потому что лучше мертвому в могиле, чем живому. А зиндан — это могила, сырая и холодная. И вдобавок ко всему тяжелые ржавые цепи на руках и вокруг горла.

Что же, он пока помнит имя этого джигита, о котором идет спор. Саяном зовут его, и, наверно, дороже всего на свете для него жизнь и свобода. А для хана эта жизнь равнозначна жизни комара, что поет сейчас над ухом.

Саян… Где он слышал в последний раз это звучное имя?.. Да, да, так оно и было. О нем говорила Рабиа-султан-бегим. Именно этого молодого джигита просила она назначить аталыком — воспитателем и душеприказчиком его второго сына Суюнчика. Почему так умоляла она об этом?..

* * *