Замерзшее мгновение

Он не сопротивлялся, сотрудничал настолько, насколько это возможно, не отвечая на их вопросы.

Зашифрованное короткое сообщение, которое он приготовил, не думая, что придется его посылать, было отправлено с помощью двух нажатий на клавиатуру мобильного в кармане.

Он знал, что она поймет.

Потом, когда они ждали подмоги, он бросил телефон там, где стоял. Его, конечно, найдут, осматривая территорию, но будет уже поздно. Он незаметно вдавил его ногой в сырой мох. Несмотря на присутствие двух сдержанных полицейских, в которых чувствовалось плохо скрытое возбуждение, он все еще находился под защитой темноты.

Подъехала полицейская машина, женщина-полицейский аккуратно подтолкнула его к ней, он позволил себе внутренне улыбнуться.

Он видел лицо матери. И той женщины, которая стала ее наставником, а в последние годы и его — кем? Подружкой? Едва ли. Любовницей? Если можно назвать любовью то, когда ее полная верхняя губа поднималась, обнажая зубы в волчьем оскале. Каролин, дарованная ему судьбой. Да, конечно, она была нужна ему. Она, словно ограждающий контур, держала их с матерью — вместе и врозь.

Вот как выглядел кошмар: Каролин быстро, будто в кино, засасывало в длинный узкий туннель, и она исчезала. Через секунду он обнаруживал, что все его тело, начиная с рук, распадалось на все более мелкие частички, которые необратимо смешивались с частичками тела матери, тоже распадавшегося. Его тошнило при мысли, что он мог стать с ней одним целым.

Истолковать этот кошмар легко: у него не было рук. Он раньше не делал выбор. Ему пришлось спать на диване, когда Каролин решила переселиться в его комнату. Комната вобрала ее резкий, сладкий запах; и она позвала его к себе. Отбросила одеяло и похлопала по кровати рядом с собой. Прыгай, дружок. И он прыгнул.

В другой версии сна он и распадающееся тело матери, заключив друг другу в объятия, исполняли абсурдный танец превращаясь из людей в воздух, в дурной запах в чьем то носу. В первый раз он проснулся оттого, что его вырвало на одеяло.

С тех пор как его руки стали свободны, сон больше не возвращался.

Комиссар, высокий, словно из криминального фильма, в мятом костюме и с трехдневной щетиной. Маленький толстяк с низким лбом и нависающим над джинсами пузом. Мужеподобная тетка в свитере с полицейской эмблемой. Они думали, что его легко расколоть. Что они поймали его в свою сеть как рыбу, и стоит только обработать его в стиле плохой полицейский/хороший полицейский, как он тут же раскроется и правда пойдет из него, как воздух из проколотого колеса. На самом деле он еще не определился, опустившись на стул в маленькой комнате без окон. Его молчание скорее было инертностью, чем сознательным отказом от действия, и не имело ничего общего с нежеланием признать свою вину. Он еще не решил говорить и поэтому молчал.

У этой маленькой смешной команды имелся отработанный план для подобных ситуаций, в котором у каждого была своя роль.

Пивной живот: без вдохновения, непрофессионально агрессивный, слишком глупый, чтобы решить проблему, которую кто-то на него навесил. Баба, пытавшаяся встретиться с ним взглядом, разговорить с наигранным сочувствием. Тот в костюме, поочередно играл то своего парня предлагал сигарету, сходил за бутербродом, — то вдруг стучал кулаком по столу и требовал отвечать на вопросы.

Ничто из этого не могло заставить его говорить, поскольку не имело значения. Если он раньше чему-то и научился, так это способности при необходимости покидать свое тело, переносясь мыслями туда, где царило спокойствие и никто не мог ему помешать. Словно надев очки, он видел этих людей неясно и вдалеке, а их голосов практически не слышал.

В комнате без окон он потерял представление о времени, понял только, что прошла уже большая часть ночи.

Из чистого любопытства он подумывал, не объяснить ли, как все это произошло. Чтобы посмотреть, поймут ли они. Он не боялся в результате своего признания оказаться в тюрьме — почти рассчитывал рано или поздно очутиться там. Меры предосторожности, принятые им, были направлены только на то, чтобы избежать случившегося: его поймают до того, как он закончит.

Он несколько раз собирался заговорить, но закрывал рот, понимая, что слова все равно не прорвутся сквозь преграды. Шум заполнял комнату. Только когда костюм наклонился над столом, Себастиан различил отдельные, четко выговариваемые фразы.

— Ты убил не того человека, правда, Себастиан? Собирался убить Томаса Эделля, потому что думаешь, будто он пытался совершить насилие над твоей сестрой в ту ночь двенадцать лет назад, причинить зло Мю, не так ли? Он, Улоф Пильгрен и Свен Мулин.

Костюм прижал ладони к столу так сильно, что побелели пальцы, и продолжил тем же однообразным тоном:

— Потому что это расценили как несчастный случай и не нашлось доказательств: мол, она сама могла упасть и разбить голову об острый камень, словно внезапно потеряла рассудок и побежала в лес, в темноту, и бросилась на снег, чтобы умереть. Потому что полиция чертовски недобросовестно выполнила свою работу.

Себастиан почувствовал, как их взгляды горят у него на лбу. Шум прекратился, слова немилосердно бились о барабанные перепонки, и от них не было никакой защиты.

— Потому что она впала в кому и умерла из-за трех мерзких мужиков. И ты посвятил свою жизнь тому, что должна была сделать полиция: задавал вопросы, делал выводы. Выяснял, кто стоял за этим. А узнав, начал безумную акцию возмездия, чтобы отомстить за свою сестру. Томас Эделль, Улоф Пильгрен и Свен Мулин, правда? Но ты потерпел неудачу, Себастиан. Успел убить только двоих, один из которых оказался не тем человеком.

Редкая челка Себастиана Гранита приклеилась ко лбу. Он медленно поднял голову и встретился взглядом с Теллем.

В его глазах не было ничего, что Телль смог бы как-то истолковать, — это испугало его больше, чем то, что он мог бы там увидеть.

— Ты не знал, что убил не того человека. Я прав, Себастиан? — продолжал он, понизив голос. — Ты узнал это только сейчас, так?

Воздух между ними стал слишком плотным, чтобы дышать им.

— Ты думал, что это Томас Эделль, поскольку это была усадьба Томаса Эделля, его именем называлась мастерская, и он был женат на Лисе-Лотт Эделль. Ничего странного, не так ли? Ты выстрелил ему в голову и несколько раз переехал машиной, пока его не размазало по гребаной парковке. Откуда ты мог знать, что этот парень вовсе не Томас Эделль? Ведь ты был сопляком, когда в последний раз видел его, и понятия не имел, что размазанный тобой парень на самом деле Ларс Вальц, новый муж Лисе-Лотт, который на пушечный выстрел не приближался к твоей сестре и в жизни не собирался насиловать ни одну другую девушку.

Охранник пришел на помощь Теллю прежде, чем руки успели сомкнуться на его горле. Себастиан Гранит потянулся к нему через стол, чтобы остановить слова, произносимые комиссаром. Он снова опустился на стул, бессильно свесив руки вдоль тела.

— Дайте мне пять минут.

Телль жестом показал мускулистому охраннику на дверь. Капли пота упали на покрашенный зеленой краской пол, когда Себастиан Гранит покачал головой, издав странный звук, напоминающий горловое пение.

За полчаса до этого Телль подумывал прерваться и продолжить допрос завтра утром. Теперь ночь подошла к концу, а защита Себастиана Гранита дала трещину.

— Пять минут, — решил он наконец.

Десять лет он жрал дерьмо. Десять долгих лет мольбы, прежде чем он понял, кто виноват. Когда пришло понимание, ему показалось, что с глаз убрали пахнущую пылью занавеску и он впервые может четко видеть. Иногда он словно парил в воздухе.

— Я сделал это, я убил их.

Данные ему пять минут Себастиан Гранит провел лежа на койке, закрыв лицо согнутой в локте рукой. У него снова был пустой взгляд, такой блестящий, что Телль словно бы отражался в нем.