Замерзшее мгновение

Ее голос снова утонул в шуме, и Гонсалес вздохнул.

— Мю Гранит, — сказал он, прежде чем Грета Ларссон успела открыть рот.

— Гм… звучит знакомо, — задумчиво пробормотала она, явно что-то прихлебывая.

«Это бесполезно».

— Как она выглядела, хотя бы примерно? Тогда, я имею в виду. У меня хорошая память на лица. Понимаете, в то время я была для учеников всем понемногу: руководителем, куратором. Молодые люди довольно требовательны в своей растерянности.

Гонсалес снова вздохнул.

— На фотографиях, которые я видел, у нее крашенные в черный цвет волосы и сережка в носу. Я мог бы переслать снимок…

— Нет, я знаю! — воскликнула Ларссон так громко, что Гонсалес подпрыгнул на стуле. — Вы сказали «Гранит»! Да, тогда я точно знаю! Конечно, это было давно, но я помню ее, потому что у меня с ней было довольно много трудностей, скажем так.

— Трудностей? — переспросил Гонсалес, вцепившись в трубку.

— Да, можно и так сказать. Понимаете, помимо всего остального, я занималась еще и общежитием. А она сняла комнату, потом выехала оттуда и снова въехала. Я едва успевала оформить бумаги, а она уже вновь меняла решение. Поэтому я так хорошо ее помню.

— Вы имеете в виду, что она бросила школу, а потом пожалела об этом…

— Вовсе нет, дело было в любви. Она постоянно переезжала в одну из преподавательских квартир, к нашему тогдашнему… можно сказать, инженеру по эксплуатации. Ответственному за все вопросы. Сначала все было тихо-спокойно. Потом начинались ссоры, слезы и переезд. Потом снова все тихо-спокойно. И все это происходило достаточно открыто, неприлично, если вы хотите знать мое мнение. Понимаете, что я имею в виду? Стеншённ была небольшой школой — все знали друг о друге практически все. Не потому, что я такая старомодная дура — хотя я и немолода — и не могу принять другие отношения, кроме нормальных, но ведь совсем не обязательно афишировать свои дела в спальне…

Она перевела дух.

— Ой, Боже мой, я, кажется, разболталась. Эти разговоры по мобильному дорого обойдутся полиции!

— Простите, госпожа Ларссон, ничего страшного, но я все же не понимаю. Что вы имеете в виду, говоря «другие отношения»?

— То, что она была лесбиянкой, естественно! А вы что подумали? Не потому, что это странно, констебль, но это ведь стало так явно! Понимаете, в школе действовали старые установления, запрещающие ученикам принимать в своей комнате посетителей мужского или женского пола, именно поэтому ей и приходилось переезжать в дом инженера каждый раз, когда у них все налаживалось. Конечно, это не очень современно со стороны школы, но таким образом можно было избежать многих затруднений. Понимаете, констебль, ничто не создает столько трудностей, сколько любовь. А ведь ученики находились там, чтобы учиться.

— То есть вы имеете в виду, что у Мю Гранит в школе была связь с женщиной — инженером по эксплуатации?

— Именно так, и это продолжалось практически все ее обучение. Я помню даже, что как-то пыталась поговорить с ней, когда она, заплаканная и подавленная, хотела снова получить комнату в общежитии после очередной ссоры. Я посоветовала ей сконцентрироваться на учебе. Я жалела ее, она была способной девочкой. Но ей, естественно, было на плевать на меня; наверное, она считала, что я должна заниматься своим делом. Она ведь была влюблена, а любовь ослепляет, не правда ли, констебль? Вероятно, за годы работы вы видели немало подобного — все эти преступления по страсти, или как там это правильно называется.

Она рассмеялась, и Гонсалес предпочел не разуверять ее в том, что он видавший виды криминальный полицейский.

Она вновь посерьезнела.

— Конечно, это не мое дело, но я действительно придерживалась невысокого мнения об этом инженере по эксплуатации. Она была… в каком-то смысле странной я считала так с самого начала. Не только из-за ее ориентации. Кроме того…

Она засомневалась.

— Кроме того — что?

— Не хочу разносить сплетни, но это ведь было так давно и вы говорите, что это, вероятно, важно для вашего расследования…

— Что, госпожа Ларссон? Что может быть важно для расследования?

— Мне кажется, она была пациенткой психиатрической больницы, прежде чем пришла к нам в школу. Понимаете, я работала постоянным секретарем комиссии по приему — то есть ректор и учителя перед началом каждого семестра разбирали заявки и набирали классы. Идея заключалась в том, что школа должна иметь какую-то форму социальной ответственности, э-э… установления, действовавшие в школе, разрабатывались в основном в шестидесятые годы. Могу сказать, что существовали разные мнения, создавало ли это так называемое многообразие положительную атмосферу для учебы или нет. Я считала, что… впрочем, это уже не важно. В любом случае в ее заявке имелась справка от врача-психиатра. У меня, конечно, не было причин ее читать, я и не читала, но, предполагаю, речь шла о том, что в ее состоянии полезно побыть в спокойной обстановке в сельской местности. Я так хорошо помню это потому, что ее ведь потом взяли на работу в школу, мы стали почти коллегами. Конечно, это было немного… странно. Но с другой стороны, проблемы с психикой теперь, кажется, не играют большой роли. Сейчас люди вообще не отличаются крепким психическим здоровьем на мой взгляд. Не как в мое время, когда существовало только три типа людей: здоровые, больные и сумасшедшие.

— Вы помните, как ее звали?

— Конечно, помню! Она ведь относилась к школе — сначала как ученик, а потом как сотрудник. Надеюсь, вы не поняли меня неправильно — может, на самом деле она ничего плохого и не сделала, — но, мне кажется, среди сотрудников не только я считала ее неприятной. Каролин Селандер. Но она уволилась и исчезла. Это было примерно в то время, про которое вы говорите: в девяносто пятом году или около того.

Гонсалес быстро записывал.

— Госпожа Ларссон, это очень интересно. С вашего позволения, позже я еще хотел бы поговорить с вами. Кроме того, прошу вас подумать, кто мог бы дополнить сведения, полученные от вас.

— Есть пара человек, я могла бы дать вам их координаты. Но едва ли у них столь же хорошая память, как у меня. Я была центром всего, понимаете ли. Видела и слышала большую часть происходящего. Являлась как бы наблюдателем.

Она снова рассмеялась, но Гонсалес не сомневался в том, что это совершенно правильное описание роли Греты Ларссон в школе.

— Прежде чем мы закончим наш разговор, может быть, вы, госпожа Ларссон, опишете мне эту женщину?

— Да, конечно, я словно вижу ее перед собой. Она была высокой, довольно крепкого телосложения, немного напоминала мужчину, по моему мнению. Вся в татуировках, как моряк, не только руки. У нее на шее была извивающаяся змея, вытатуированная черным. Короткие волосы, слишком короткие для женщины, но это, наверное, часть образа. И она часто одевалась немного по-мужски, даже не на работе. Носила синий комбинезон и в выходные. Э-э… большой нос, как мне кажется.

— Хорошо, большое спасибо, госпожа Ларссон. Вы очень помогли нам.

— Действительно сильно помогли, — пробормотал он, уже положив трубку.

Телефон зазвонил снова, определитель показал домашний номер. Он видел, как мама, раздраженная прерванным разговором, нажимает на кнопку повтора вызова и готовится задать ему как следует.

И не ответил.

63

В детстве Сейя бывала в Буросе в гостях у тети.

Помимо этих семейных посиделок она еще лишь раз оказалась здесь: приехала со своим бойфрендом-изменщиком и еще несколькими малознакомыми парнями послушать группу, которая ей не особо нравилась, в грязный, довольно страшный клуб, находившийся рядом с этим городом, навевающим тоску.

Подобные поступки были характерны для подросткового периода: общаться со случайными людьми, ходить в бары и на вечеринки, где ей не было весело. Слушать музыку, которую она иногда не понимала, только потому, что так делают все. Втайне слушать другую музыку. Удовлетворять парней в благодарность за то, что они ее хотели.

Она попробовала думать в другом направлении. «Какое счастье наконец-то, после тридцати, научиться говорить „нет, спасибо“ в ответ на то, что тебе не нравится». Нет, спасибо — не ходить на скучные вечеринки со скучными, занятыми собой людьми. Нет, спасибо — не участвовать в безумной гонке за богатыми, успешными и востребованными.