Замерзшее мгновение

Свет в доме не горел, а на въезде в усадьбу не было видно машины.

Они дружно выругались и уже собрались уезжать, когда на первом этаже открылось окно и из него хлынул поток воды, которая выплеснулась на клумбу и забрызгала ботинки удивленного Карлберга.

— Ох, простите. В смысле, я не знала, что там кто-то есть.

Полный раскаяния голос принадлежал женщине, по всей вероятности, Гертруд Эделль, жене Рейно Эделля. Стоя в окне, она, казалось, не знала, что делать.

Бернефлуд и Карлберг взяли инициативу в свои руки и сами пригласили себя войти, вытерев ноги о еловые ветки на крыльце. Они получили кофе с печеньем и целый поток извинений и самообвинений по поводу непреднамеренного душа и недостатка печенья.

Казалось, она нервничает. «Мужа нет дома», — несколько раз повторила она, и ее нежелание присесть подчеркивало недовольство ситуацией. Она бегала по кухне, занимаясь мелкими бесполезными делами, — черта, которую Бернефлуд и Карлберг раньше уже не раз наблюдали у людей, неохотно общавшихся с полицией: вытирала невидимое пятно на раковине, передвигала скатерть на пару миллиметров влево, наливала кофе в уже наполненные чашки. «Узнать бы, почему она так себя ведет, до того как Рейно Эделль вернется домой», — подумал Бернефлуд. У него было такое чувство, что эта женщина обычно предпочитает, чтобы говорил муж.

Бернефлуд поделился своими соображениями с Карлбергом, когда Гертруд Эделль на минуту оставила их одних и пошла в туалет.

Карлберг задумчиво кивнул.

— Или же наоборот, — прошептал он в ответ, — муж имеет привычку говорить за жену. Для деструктивных отношений нужны двое, или, как говорится, two to tango [7] .

Бернефлуд отодвинулся и пожал плечами: сейчас вряд ли стоит об этом рассуждать.

Карлберг не сдавался.

— Действительно ли неравноправные отношения являются деструктивными, если ни один из партнеров не воспринимает их таковыми?

7

Для танго нужны двое (англ.).

Бернефлуд сердито посмотрел на него.

— Черт, да какая разница? Забудь об этом!

Вошла Гертруд Эделль и удивленно посмотрела на рассерженного старшего полицейского. Ее беспокойство усилилось, когда он любезно улыбнулся и весьма решительно указал ей на стул напротив. От этого приглашения нельзя было отказаться. Она присела на самый краешек.

Бернефлуд счел, что хватит играть в кошки-мышки.

— Каковы были отношения вашего мужа с Лисе-Лотт Эделль и Ларсом Вальцем?

Гертруд Эделль, глядя вниз, на свои руки, покрытые красными пятнами, как и лицо и шея, принялась крутить обручальное кольцо на пальце.

— Ну?

— Если вы уже знаете, то почему спрашиваете?

Было видно, что она так просто не сдастся.

«А тетка-та не промах», — с радостным удивлением подумал Карлберг.

— Вальц три раза заявлял на вашего мужа в полицию за угрозы и преследования. Это все, что нам известно. Остальное, мы надеемся, вы расскажете.

Она продолжала молча крутить кольцо, наблюдая, как проснувшаяся зимой муха бежит по блюду с печеньем. Звук трактора, послышавшийся за окном, спас ее.

Рейно Эделль преодолел площадку перед домом и лестницу всего в несколько шагов и вскоре уже стоял в дверях — высокий, сильный, в рабочей одежде; большую часть его лица покрывала иссиня-черная щетина. Карлберг, который не мог похвастаться обильной растительностью, отметил, что Эделль, бреясь, видимо, пропустил несколько черных волосков прямо под глазом. И вдруг попытался представить себе, как бы выглядел этот мужик, если бы не брил бороду.

Эделль снял кепку и хмуро кивнул посетителям. Он не подошел и не протянул руку, что вполне устраивало Бернефлуда, предпочитавшего играть в открытую — кажется, как и этот человек.

— Мы из полиции, и я только что сказал вашей жене, что Ларс Вальц три раза заявлял на вас в полицию, — что вы можете сказать об этом?

Мужчина посмотрел на жену, будто желая выяснить, не сказала ли та что-то лишнее.

— Мне нечего добавить.

— Наверняка есть, особенно учитывая, что Ларс Вальц мертв.

— Я об этом ничего не знаю.

Для Бернефлуда это было уже слишком.

— С меня довольно. Продолжим наш разговор в полиции. Там мы получим доступ к более детальной информации о ваших конфликтах с Вальцем, и там уже никто не будет так добр к вам, как я сейчас, пока разрешаю рассказать свою версию.

— Я могу объяснить, о’кей? — пошел на попятную Эделль и стукнул кепкой по раковине. — Я признаю, что он меня взбесил. Он был надменным дьяволом! Не слушал и не уважал… чужую собственность! Это то, что я ему сказал.

Бернефлуд снова сел за стол и задумчиво кивнул.

— О’кей. Насколько я понимаю, дело было так. Вы обращались к нему много раз, кричали и ругались. Как-то прижали его к стене и угрожали. Вы тогда это говорили? Про уважение к чужой собственности?

— Да.

— Вы также обвиняли его в том, что он голубой.

— И наверняка был прав, — сказал Эделль. — Он был гомик. У него был мужик в городе, и я даже знаю, как его звать. Закариассон. Я провел собственное расследование.

Теперь Эделль был оживлен и взбешен.

— Он предал Лисе-Лотт, помимо всего прочего. Наглый придурок. — Он откашлялся. — Но я не убивал его из-за этого, если вы так подумали.

— Я ничего не думаю, просто говорю, что мужчина был убит вскоре после того, как вы ему угрожали. Я не знаю, может, вы хотите напугать Лисе-Лотт и выгнать ее из ваших владений?

Эделль пробормотал что-то.

— Да, убить кого-то — это чертовски хороший способ напугать. — Он вытер руки о штаны и сгреб в кулак два толстых куска бисквита. — Нет, сейчас мне надо идти. Я приехал домой, только чтобы еды взять.

Лоток с обедом уже стоял наготове, и он схватил его, выходя из кухни. Бернефлуд отмахнулся от попытки Карлберга его задержать.

— Плевать. Подождем. Привезешь в отделение потом, если понадобится.

Гертруд Эделль закашлялась, сжимая в руках кухонную салфетку для уборки.

23

«Вот так — никогда», — подумал Кристиан Телль, найдя тот адрес, который искал.

Дуплексы располагались на поляне в форме подковы, с качелями и песочницами посередине. Это был довольно привлекательный район, сюда ходил трамвай, а доехать до центра на машине можно было за пятнадцать минут.

Телль стоял перед почтовым ящиком, крышку которого украшали узоры в далекарлийском стиле и затейливая надпись «Вальц». Он обернулся и взмахом руки подозвал Гонсалеса, пытавшегося закончить разговор с кем-то по телефону.

Прямая линия выложенных плиток разделяла садик, а на садовую мебель из грязного белого пластика были накинуты чехлы от дождя. «Вот так — никогда». Всю свою жизнь он прожил в центре города и привык к его шуму и ритму. Странно, но без шума он чувствовал себя голым, словно они с городом были единым целым. В моменты растерянности он подумывал о том, чтобы переехать, как и другие, кто перестал пользоваться ассортиментом кафе и баров и вносил вклад в культуру центра города только раз в месяц, платя бесстыдно высокую арендную плату за маленькую двухкомнатную квартиру. Использовать вместо этого свой крошечный капитал для покупки небольшого домика где-нибудь у моря или, может, на горе с видом на окрестности, а не бросать его в пасть жадных капиталистов — владельцев недвижимости. Это большая разница. Может, он даже поступил бы на службу в небольшой полицейский участок где-нибудь в глуши. Расследовал одно убийство за десять лет, и оставалось бы время для другого. Может, начал бы решать судоку?