Замерзшее мгновение

Тогда Сульвейг в ярости выставила его за дверь. Словно это социальный работник виноват в том, что Мю не вернулась домой в ночь после вечеринки. Словно он был виноват, что старшая сестра, уехавшая домой на несколько часов раньше младшего брата, так и не появилась, когда тот в изрядном подпитии прокрался по коридору в четыре часа утра и был встречен с таким же праведным гневом, от которого утром пришлось пострадать и телефонисту, и дежурному в полицейском участке.

Полицейским, наконец-то нашедшим время выслушать Сульвейг, также удалось сохранить спокойствие, получив свою порцию гнева.

— Ей ведь девятнадцать лет, госпожа Гранит. Вы же понимаете, что она могла отправиться куда-то по собственному желанию. Они все такие в этом возрасте. Достаточно взрослые, чтобы самим о себе позаботиться, но не думать о тех, кто, возможно, о них беспокоится. Вот увидите, госпожа Гранит, она скоро появится.

Себастиан понял, что полицейские наверняка смотрели на его мать как на истеричную дуру. Он к этому привык. Однажды случайно услышал, как владелец их дома назвал Сульвейг пациенткой психушки с восьмого этажа. Мужик забыл нажать кнопку блокировки разговора на своем телефоне. В тот раз Сульвейг вбила себе в голову, что под полом живут крысы, и заставила позвонить Себастиана, подозревая, что секретарь нарочно не переключает ее звонки на шефа.

Себастиана не особенно трогало, что люди пренебрежительно отзываются о его матери.

Они не сказали, сыграло ли здесь какую-то роль твердое убеждение Сульвейг, но полиция приняла решение о розыске Мю, исходя из версии, что с ней произошло несчастье.

Они успели побеседовать с организаторами вечеринки в клубе. Те по памяти перечислили всех участников этого закрытого мероприятия — никаких списков, естественно, не было, — назвав имена лишь некоторых находившихся там персон. Только нескольким из указанных лиц позвонили и попросили вспомнить, не видели ли они на вечеринке такую-то девушку и не слышали ли что-либо о ее планах после ухода из клуба; не заметили ли, с кем она разговаривала. Больше ничего сделать не успели.

Поиски в окрестностях клуба прекратились в тот же день, когда и были начаты, поскольку Мю обнаружили в паре километров от клуба. Она лежала открыто, всего в тридцати метрах от дороги, и собаки сразу нашли ее. Велосипед с проколотым колесом валялся в канаве.

На второй день к ним домой пришли другие полицейские — два констебля, пожилой мужчина и молодая женщина. У женщины-констебля сочувствие, кажется, было высечено на лице. Словно она раз и навсегда среди нескольких выражений выбрала именно это.

Он тогда подумал, что Мю мертва.

— Она не умерла, госпожа Гранит, — сказал мужчина. — Но у нее сильное охлаждение и она находится без сознания. Вы должны быть готовы к худшему.

Себастиан подошел на цыпочках, когда Сульвейг закрыла за собой дверь ванной и оттуда понеслись тягучие вопли, которые он с детства ненавидел. Пожилой констебль вздрогнул и закашлялся, вдруг увидев Себастиана, стоящего в дверях гостиной.

— Она ударилась головой и находится без сознания, она… неизвестно, придет ли она в себя.

Полицейские не оставили Себастиана в квартире, хотя он молча вцепился в дверь своей детской и отказывался идти. Теперь он сидел в приемном отделении с приглушенным зеленоватым светом, чувствуя на своих плечах тяжелые руки врача — словно тот хотел удержать его, если он надумает сбежать. Себастиану очень хотелось сбежать.

— Она упала и ударилась головой о камень, — объясняла женщина, державшая за руку Сульвейг.

Врачей, как и полицейских, было двое: немолодая женщина и мужчина, про которого только через несколько лет можно будет сказать, что он достиг среднего возраста. Себастиан не разобрал его имя.

— У нее сильное переохлаждение из-за того, что она так долго лежала на морозе, и большая потеря крови из-за раны на голове.

Врач пыталась донести эти слова до сознания собеседников, прежде чем продолжить, но женщина напротив нее оставалась полностью безразличной. Лицо было пепельно-серым, она почти не мигала. Лишь двигающийся мускул под левым ухом показывал, что она ритмично сжимает зубы. Это движение было единственным признаком жизни.

— Она жива в том смысле, что у нее бьется сердце, но мозг не функционирует.

Врач подвинула стул ближе к Сульвейг, и они соприкоснулись коленями. Сульвейг вздрогнула. От режущего звука металлического стула по полу у Себастиана потемнело в глазах.

— Ее мозг никогда больше не будет функционировать.

Врач-мужчина обнял Себастиана за плечи и привлек к своей груди и животу. От него пахло туалетной водой и немного — дезинфицирующим средством.

— Вот так, вот так, — сказал он и повернул голову Себастиана щека прижалась к зеленому халату, а нос уткнулся в подмышку. Себастиан почувствовал запах пота.

Он вырвался, и его стошнило на брюки Сульвейг. Он не успел посмотреть, попал ли на женщину-врача, и выбежал из приемной.

— Я же сказал, что хочу остаться дома, — бормотал он, несясь по коридору. — Я же сказал, что не хочу с ними ехать.

Оказавшись в зале ожидания где-то в глубине огромной больницы, после того как бежал сломя голову по коридорам, спускался и поднимался по лестницам, Себастиан наконец-то немного успокоился. Его привлекло отсутствие в этом зале ожидания дневного света. Лампы в темных углах еще не зажгли… У него не было сил смотреть кому-то в глаза.

Он опустился на зеленый, в катышках диван и стал ждать, когда появятся слезы. Они не появлялись. Глаза были болезненно-сухими и горячими, как при высокой температуре. Сердце билось неровными толчками. Он схватил какой-то журнал и положил его на колени как защиту, чтобы взгляд не блуждал, за что-то зацепившись.

В поле его зрения появилась фигура в белом — молодая женщина с забранными в хвост волосами. Она склонила голову набок и заговорила с ним, ее лицо выражало беспокойство. Шум в ушах то усиливался, то пропадал. Он напрягся, пытаясь понять ее слова — не потому, что его это интересовало, просто чтобы не показаться сумасшедшим, — но не сумел ничего уловить. Комбинации ничего не меняющих слов.

Он поднялся, оставив озадаченную женщину. Быстрыми шагами пошел по коридору к вращающимся дверям и лифтам, которые могли доставить его в другие части больницы — например, на тот этаж, на котором сейчас предположительно лежала его мама. Она накачана лекарствами и наверняка привязана к кровати, по крайней мере первое время, пока успокоительное не начнет действовать. Она вполне могла задушить кого-нибудь из докторов, и Себастиан подумал, что даже в ситуации, при которой любой нормальный человек был в праве кричать и сходить с ума, она не могла держать себя в рамках. Ее сумасшествие, как обычно, переливалась через край. Пределов не существовало. В конце концов им все равно придется запереть ее в отделение для буйнопомешанных.