Замерзшее мгновение

Или же он мог выбрать этаж, на котором лежала Мю. Она выглядела как спящая или как мертвая, но это не было ни то ни другое.

Он вдруг вспомнил комикс, который как-то читал. Наверное, это было очень давно, поскольку он с трудом разбирал слова в рамках и, когда уже совсем не получалось, довольствовался тем, что разглядывал картинки: грубо набросанные фигуры, яркие цвета. Комикс был про мужчину, которого пытались зарезать; он выжил, но впал в кому. Находясь без сознания, он плавал между жизнью и смертью и пребывал в особой стране: переходной. Большинство людей, мгновенно умирающих от инфаркта или удара об асфальт, выбросившись из окна, успевают лишь краем глаза заметить эту страну и потом думают, будто им просто показалось, — в смысле, если вообще есть какое-либо «потом».

Люди-призраки, населяющие переходную страну, особенные: не знающие покоя, лишенные корней. Временные. Сейчас Мю была одной из них, находилась в изгнании.

«Отпустите их, — пришла ему в голову мысль. — Избавьте призраков от их страха — вот самое гуманное, что можно сделать». Он считал, что именно в этом заключался смысл комикса, если в комиксах вообще есть какой-то смысл.

К нему приблизился еще один человек в белом халате и попытался встретиться с ним взглядом.

— Я жду свою бабушку, — сказал Себастиан, и прозвучавший голос был абсолютно чужим.

Разве нельзя побыть в покое? Он почувствовал, как в душе снова нарастает паника. Белый халат кивнул, казалось, не слишком удовлетворенный ответом. Он собирался что-то спросить, но в этот момент пейджер у него на поясе запищал и он, не сказав ни слова, быстро пошел прочь.

Себастиан вдруг испугался: может, врачи матери ищут его по зданию? Может, персоналу больницы разослали сообщение. «Увидев нервного некрасивого пятнадцатилетнего юнца в джинсовой куртке, джинсах, красной кофте с капюшоном, с угревой сыпью, приведите его в психиатрическое отделение к матери и двум ее врачам».

Его переполнил гнев из-за фальшивой заботы, которая лишь частично скрывала обвинения: они все равно явно виднелись в глазах добрых самаритян. Это касалось их всех: теток из социальной службы, врачей, кураторов, учителей — их фальшь была враждебной. Их презрение к Сульвейг, не умевшей справиться со своими детьми и самой разгрести свое дерьмо, за то, что все у нее трещало по швам и она выносила сор из избы, не исключало презрения этих людей и к нему самому — к нему, у которого отсутствовали все естественные инстинкты защитника своей сестры.

Теперь он заставил себя подумать об этом.

Он знал, что той ночью было темно и до ближайшего жилья далеко, что вокруг было полно пьяных идиотов; если бы не выступление той группы, он вообще никогда бы туда не поехал и не стоял бы рядом с тупоумными крестьянами.

«Если бы Кристер так не ныл». Кристер, как и все, с кем он общался, считавший, что смерть — это шутка. Никто из их знакомых не одевался как гот, и Себастиан тоже, а Кристер хотел поехать на эту вечеринку только потому, что там без вопросов продавали пиво пятнадцатилетним.

Себастиан всегда сдавался, если Кристер начинал ныть, и когда ныли другие, сдавался тоже. В нем не было ни стержня, ни собственной воли. Он качался то туда, то сюда, поддавался, стоило встретить хоть малейшее сопротивление.

Так что он виновен, что Мю лежит там, где сейчас находится. Логика проста. Хотя он и не просил, чтобы его спасали, мог сам о себе позаботиться и отвергал липкий, тяжелый страх Сульвейг, который в основе своей был лишь ее чистым эгоизмом.

Но он думал об этом. Когда Мю села на велосипед и выехала из ворот, он услышал, как один из неандертальцев — тот, кому перед этим за что-то вставлял его приятель, прокричал ей вслед какую-то отвратительную похабщину. Он считал это безумием.

Себастиан спрятался на темной лестнице, ведущей на второй этаж, и видел через маленькое окошко, как она поехала прочь. Он винил себя именно поэтому — сидел там, на лестнице, и чувствовал, что она может так и не добраться до шоссе. Он не остановил ее, хотя в мозгу без конца прокручивались картины, как ее насилуют и убивают. Словно он действительно был там и видел это, а не просто вообразил себе в кошмарном сценарии.

Ее не насиловали. Врачи повторили много раз, словно от этого маме и Себастиану должно было стать легче. На теле не было ран, только на голове — из-за того, что она упала на острый камень, раскроивший череп. Это доказало полицейское расследование, настолько смешное, что перед полицией Себастиан закрылся наглухо.

Царапины на руках и на лице Мю появились от того, что она бежала через густой кустарник.

Никто пока не мог ответить, что заставило Мю бежать вот так, Сломя голову, в темный лес. Однако Себастиан знал, что чувствовала Мю, когда бежала. Если бы он не старался изо всех сил абстрагироваться от этого, его тело переполнилось бы той паникой, которую испытывала она.

Понимание ужаса Мю в ее последние минуты он прятал глубоко в душе, чтобы дотянуться до него, только когда будет нужно. Там, в глубине, в потайной комнате, хранилось еще много чего. Иногда Себастиан размышлял, что случится в тот день, когда он достанет ключ, распахнет дверь в эту комнату и поток грехов выльется наружу. Горе оказавшемуся у него на пути: можно только надеяться, что они будут заслуживать такой участи. Потому что есть злые люди на свете, это точно. Что бы ни говорили врачи и полицейские, он не сомневался, случившееся с Мю произошло под влиянием зла.

Зачем бы ей иначе бросать велосипед и бежать в лес, если она не боялась за свою жизнь? Нет, только отчетливый и сильный страх мог заставить Мю мчаться так, что замерзшие ветки до крови расцарапали руки и щеки. Он был уверен в этом. И снова пришлось вытеснять страх из собственного тела. Страх не должен взять над ним верх. Он потихоньку прокрался обратно в темный зал ожидания и опустился на диван.

Вообще обвинения и чувство вины стекали с него как с гуся вода: он нарастил себе толстое оперение, чтобы выживать рядом с Сульвейг. Чтобы не стать как Мю, вступавшая в конфликты, а между ними готовая убить Сульвейг.

Он уже давно решил не принимать в этом участия. Смирился с тем, что в наказание получает уменьшенную порцию любви и постоянно оказывается на втором месте в борьбе за мамину благосклонность. Первое место стоило слишком дорого — хотя одному только Богу известно, как он кричал, чтобы оказаться на первом месте, когда был маленький.

Медсестра в стучащих деревянных башмаках и со звенящими в кармане ключами вошла в коридор и зажгла напольную лампу. Мягкий свет достал как раз до ботинок Себастиана.

Очевидно, он не сможет остаться спать здесь, в больнице. Это привлечет внимание, хотя он, наверное, мог бы просидеть без сна на этом диване остаток вечера и всю ночь, просто таращась перед собой. Единственное, чего ему не хватало, — его CD-плейера. Для него было бы освобождением спрятаться сейчас за стеной музыки хэви метал: ничто другое не поможет ему избавиться от неопределенного, бессмысленного несчастья, которым становится его жизнь. Так ему казалось.

37