Замерзшее мгновение

Брови Гонсалеса были решительно сдвинуты, но Карлберг после недолгого молчания позволил себе кивнуть в знак согласия.

— О’кей, Телль, хотя все это и кажется слегка притянутым за уши. Если даже мы согласимся с тем, что убийца охотился на Эделля, все равно остается важный вопрос: почему? Мотивы, преступник? Даже если ты прав, мы все равно в том же положении. И помимо всего прочего: если кто-то ненавидит человека до такой степени, что готов его убить, то едва ли следит за ним столь небрежно и не знает о его смерти. Черт, сколько его уже нет на свете? Лет семь или восемь?

— Да, — согласился Телль, — верно. Ты думаешь, что речь могла идти о каком-то акте мести против этих двоих?

— Да, черт подери, а ты сам-то что думаешь?

— Нам не слишком легко думать, потому что ты выдаешь несколько туманную информацию, — вставила Бекман и улыбнулась, несмотря на свое критическое замечание.

Телль, казалось, погрузился в свои мысли. Он кивнул и уставился на дверь, словно ему больше всего хотелось выйти из этой комнаты. Открыл рот, но тут же закрыл его, так и не ответив на вопрос Карлберга, застегнул воротник рубашки и откашлялся. Взгляды коллег вдруг показались ему слишком требовательными.

Ему необходимо было сделать нечто важное, встретиться с Сейей, прежде чем он займется чем-то еще. До этого он не мог ни действовать, ни говорить достоверно. Сейчас он пожалел, что не дождался ее. Проснувшееся вдруг неодолимое желание действовать сослужило ему дурную службу.

— О чем ты говоришь, Телль? — послышался раздраженный голос Бернефлуда из угла, где он тихо сидел до тех пор. — Ты не хочешь начинать… Черт, это все, блин, одно и то же! Мы все вместе тут сидим, или ты один гребешь в своей гребаной лодке? Ты что, параллельно проводишь собственное расследование? Я хочу знать, в чем дело, а ты скрываешь результаты расследования от остальной группы! Ты что, играешь в супергероя и хочешь один управиться? Я понятия не имею, какое у тебя представление о раскрытии преступления, но мой опыт говорит мне только одно: как, черт подери, можно работать, если мы не одна команда?

Он оглядел сидящих в комнате в поисках поддержки, но ответом ему была полная тишина. Тяжелый вздох Карлберга мог быть истолкован двояко, но скорее всего был направлен против пламенной речи Бернефлуда.

— Может, постараемся повысить немного уровень дискуссии, — попытался он выступить в качестве посредника, но Телль заметил его вопросительный взгляд.

Бекман хлопнула в ладоши.

— В данной ситуации непозволительно сидеть и рассуждать, кто тут герой, а кто нет. И мы в любом случае обязаны проработать все имеющиеся направления. Мы действительно не нашли мотив и связь между Вальцем и Бартом. Если будет доказано, что пути Эделля и Барта пересекались, то мы, естественно, проследим, куда ведет эта ниточка. А ты, Телль, конечно же, проинформируешь нас о своих размышлениях, как только они окончательно оформятся.

Телль поднялся и благодарно взглянул на Бекман, ответившую ему двусмысленной гримасой.

— Спасибо. О’кей: меняем направление. Пока оставим Ларса Вальца и сконцентрируемся на Томасе Эделле: происхождение, семья, круг общения, работа… хочу надеяться, каждый здесь знает, чем именно ему следует заняться. Предлагаю рассматривать это как естественный перерыв и использовать вечер для поездки домой и осмысления этого нового направления. Увидимся здесь завтра утром, ровно в восемь, с новыми силами.

— Чтобы снова начать сначала, — добавил Бернефлуд.

Он бросил скомканную бумажную салфетку в корзину для мусора, но промахнулся.

По дороге в Стенаред он почувствовал тихий гнев, порожденный разочарованием, чувством, что она обманным путем проникла на принадлежавшую ему территорию.

И хуже того: для этого должен быть повод. Она не поделилась с ним тайной информацией, которой почему-то обладала, хотя лучше других знала, сколько усилий ему приходилось прикладывать, чтобы все кусочки головоломного расследования встали на свое место. Значит, не доверяла ему. Больше всего он разозлился бы, притворись она, что ничего не знает. Она не сделала этого, не стала недоуменно качать головой и говорить, будто не понимает, о чем речь.

Ее реакция оказалась неожиданной: она пришла в ярость от того, что он рылся в ее вещах. Что он вошел в ее дом.

— Не могу понять, как ты мог войти. Распоряжаться тут. Открывать ящики. Включить мой компьютер! Что ты искал? Ты что, и здесь комиссар криминальной полиции, а я преступник?

Она спросила его, всегда ли он поступает так с преступными элементами: ложится с ними в постель, чтобы получить доступ к возможным доказательствам, которыми они обладают. Он ответил, что сейчас она не понимает, о чем говорит, и у нее просто гребаная истерика. Она действительно была в истерике, и в какой-то момент ему показалось, что она сейчас в него вцепится.

Вместо этого Сейя отошла и села в кресло у камина, тяжело опустив голову на руки.

— Ты вроде как обыскал мой дом. Ты даже рылся в ящике с моим нижним бельем. Черт, это просто безумие какое-то.

— Что «ты», почему ты все время говоришь это «ты»? — в конце концов раздражился он, ненавидя себя за это. — Как будто я последний, кто мог бы увидеть твои тайны.

— Я такого о тебе не думала, — просто сказала она. — Я надеялась, что все это было по-настоящему — ты и я.

В комнате воцарилась тишина, нарушенная криком птицы, взлетевшей с верхушки ели.

Он вдруг почувствовал страшную усталость: непропорционально тяжелую, связанную с той, что крылась за всеми ссорами, происходившими у него с женщинами за все эти годы. Сколько он повторял себе: «Не впадай в истерику». Бесчисленное количество, но это ни разу не сработало.

Телль опустился в кресло напротив нее и попытался собраться с мыслями, подавить естественный порыв сесть в машину и вернуться на работу. Она заставила его устыдиться, было это истерикой или нет. Он ведь действительно залезал в ящики, где она хранила нижнее белье. Не потому, конечно, что испытывал к этому хоть малейший интерес. Единственное, что было у него тогда перед глазами, — папка с фотографиями Ларса Вальца с простреленной головой, текст, написанный на финском языке, и документ в компьютере, в котором упоминался Томас Эделль.

Он допускал, что она чувствует себя униженной. Но едва согласился с тем, что ее взрыв частично оправдан, как тут же понял: она заставила его полностью забыть о первоначальном намерении, и это еще больше его взбесило.

Он был в ярости. Его обманули. Но пришлось взять себя в руки, ведь он не заставит ее говорить, если будет продолжать тем же обвинительным тоном.

— Ты знаешь финский? — Это был единственный вопрос, который он смог задать.

Она закрыла глаза и покачала головой, словно не веря своим ушам.

— Да, — коротко ответила она, громче, чем нужно. — Моя мама родилась в Финляндии.

Она не смотрела на него, явно подавленная. Телль подумал, что все же есть шанс, коли она чувствует хоть капельку стыда за свою ложь. Ему вдруг стало жаль ее. И неловко за то удовлетворение, которое он ощутил, увидев, что ее защита дала трещину. Словно она была объектом допроса, а не женщиной, в чьи волосы он всего лишь несколько дней назад зарывался лицом и думал: this is it [10] .

10

Вот и все (англ.).