Замерзшее мгновение

— Это для того, чтобы никто не смог прочитать? — спросил он уже мягче, и она едва заметно пожала плечами.

— Я всегда писала по-фински, когда была маленькой, если не хотела, чтобы другие дети поняли. — Она говорила в пространство. Может, считала, что слишком много чести обращаться к Теллю напрямую. — Финский был моим тайным языком.

Он подавил желание взять ее руку: она выглядела такой ранимой, потерянной в детских воспоминаниях.

— Ты собиралась мне рассказать? — наконец спросил он.

Ранимость тут же снова сменилась раздражением. Она развела руками.

— Кристиан, я даже не представляю, что тут рассказывать. Я не знала — и по-прежнему не знаю, — связано ли то, что мне известно, с твоим расследованием. Черт, ведь там лежал не Томас Эделль! Это был не он! И именно поэтому я ничего не сказала. Как… как можно определить, что является правдой в воспоминаниях о трудном периоде жизни, — ты ведь понимаешь. Память — чертовски странная штука; ты сам решаешь, что хочешь помнить, исходя из того, кем в данный момент являешься.

Она молча смотрела на него ссутулившись, потом тяжело выдохнула и погрузилась в свое прошлое.

Комната утонула во мраке. Они не зажигали свет; когда она все же начала рассказывать, он задержал дыхание, словно малейшее непреднамеренное движение с его стороны могло нарушить хрупкое доверие. Она постоянно отклонялась от темы. В нем кипело желание задать конкретные вопросы: «Зачем тебе несколько увеличенных фотографии жертвы? Как это связано с тем фактом, что ты первой оказалась на месте преступления и, кроме того, вступила в любовные отношения с комиссаром, ведущим расследование?» Но он был достаточно деликатен, чтобы понять: слишком большое давление с его стороны заставит ее замолчать.

Он впился ногтями в ладонь, чтобы набраться терпения и вынести ее попытки выразить словами всплывающие в памяти картины и выводы, за последние десять лет рожденные ее подсознанием.

Ему следовало бы удовольствоваться ролью слушателя и порадоваться возможности ближе узнать ее, но он не мог, ограниченный рамками, накладываемыми работой. Не умел раздвоиться, и она, кажется, тоже. Она не пыталась сделать свой рассказ понятным, погруженная в свои мысли. Иногда слов не хватало, и она начинала заново.

Потом у него перед глазами появилась картинка: две молодые женщины, каждая — на своем перепутье. Сейя была одной из них. Другая казалась смутно знакомой. Сейя рассказывала о холодной февральской ночи в клубе в одной усадьбе, вдали от цивилизации. Она случайно встретила вторую девушку около полуночи. Они собирались уйти оттуда вместе, но Сейя решила остаться. Она ощутила присутствие беды — по крайней мере так ей виделось при воспоминании об этом.

Она замолчала, словно собираясь с силами.

Потом среди их знакомых пошел слух, что эту девушку нашли мертвой в лесу в окрестностях усадьбы. Об этом писали в газетах. Подозревали, что это убийство, но преступника так и не нашли. Кто-то говорил, что девушку изнасиловали, другие утверждали, будто она была пьяна, упала и разбила голову о камень. Никто из знакомых Сейи не знал ничего наверняка.

— Я делала вид, что это меня не касается. Помню, сказала парню, первым сообщившему мне об этом — это случилось на вечеринке, и мы были едва знакомы, — что не знала найденную в лесу мертвой. Так оно и было. Я убедила себя, что это не имеет ко мне никакого отношения.

Полицейские говорили со многими из тех, кто был тогда в клубе, и объявили, что все не значившиеся в списках организаторов должны связаться со следователями. Сейя никому не призналась, что была там.

«Почему?» — хотел было спросить Телль, но она опередила его. Причина оказалась та же, по которой она не решилась раньше рассказать Теллю об увиденном и услышанном в ту ночь: просто-напросто не была достаточно уверена. Пока ее не приперли к стене и не вынудили ответить, ей не требовалось принимать решение о своей причастности или о нежелании что-либо предпринять и вмешаться.

Прежде чем она успела что-то рассказать, драма окончилась. Расследование прекратили в связи с отсутствием доказательств, и жизнь пошла своим чередом.

— Я видела, как он смотрел на нее, его взгляд. Смесь злобы и нажима. Он видел, что она ушла. И он со своими дружками уехал сразу после нее. Почему-то я обратила на это внимание. Что она ушла одна. Что было страшно темно и эти неприятные парни отправились следом. Я еще довольно долго стояла там, во дворе. Знаю, что прошло много времени. Я не решалась войти внутрь.

По ее щекам покатились слезы, она не утирала их.

— Знаю, это звучит смешно, но я чувствовала зло, витавшее в воздухе, Кристиан. Я уловила что-то непонятное, но не представляла, как это предотвратить. Так что просто стояла там. Помню, пошел снег, и я дико замерзла. Я слышала, как на втором этаже играет группа, песню за песней, и никто больше не ушел с вечеринки, кроме тех троих. Она бы уже успела за это время добраться до шоссе. Понимаешь?

Он кивнул. Ясно, к чему она ведет. Он осторожно протянул руку и вытер ее щеку. Она вздрогнула от прикосновения и посмотрела на него глазами, полными слез. Ресницы слиплись, и ему показалось, что она смотрит на него со слабым удивлением. Будто только что вернулась в реальность и хотела спросить, что он здесь делает, слушая историю из ее жизни. Явно не самую лучшую.

Ее голос вновь прервался.

— Что бы ни случилось в ту ночь, ты не смогла бы помешать этому, — мягко произнес он, проигнорировав, что она резко покачала головой, вновь доказывая свою причастность. — Хотя сейчас тебе кажется, будто тогда ты что-то почувствовала, это надуманно. Как ты могла знать об этом? Но даже если и знала, что могла сделать? Ты ведь сама сказала — тебе было всего семнадцать. Когда совершается преступление, вина порой распределяется на людей, находившихся поблизости, но это неправильно. Ты здесь ни при чем. Вся вина лежит на тех трех мужчинах. Ты ведь сказала, что их было трое?

Он говорил и одновременно лихорадочно пытался связать в уме одну историю с другой. Хотя и представлял себе ответ, он должен быт задать вопросы. «Как они выглядели? Сколько лет, по ее мнению, им было? Что еще она помнила о них?»

— Точно: я помню все в деталях. Один из них был в бешенстве, хотел уехать оттуда и орал на других, что они должны сопровождать его.

Ее руки лежали на коленях ладонями вверх, как олицетворение покорности, когда она наконец рассказала ему о том, что терзало ее в последние дни.