Замок из песка

Девочки тут же любезно указали в мою сторону. А я, все еще прижимаемая к палке сильными Гошиными руками, смогла только невнятно вякнуть. Сашенька под суровым взглядом Полевщикова торопливо сообщил, что ему надо просто со мной поговорить, и пообещал подождать до конца урока в коридоре.

Прыжки я отработала «вполноги». На сердце было тревожно и смутно. Воспоминания о том, случайном поцелуе нахлынули так бестолково и горячо, что мои щеки покрылись пунцовым румянцем. Георгий Николаевич, поначалу пытавшийся делать замечания, в конце концов просто махнул рукой. Зато Вероника Артемова ехидно поинтересовалась:

— Это что за мальчик такой хорошенький? Твой?.. Прямо как с картинки. Вроде на артиста какого-то похож. Не могу вспомнить на какого…

— И вовсе он не мой, — пробурчала я, поправляя толстые шерстяные гольфы. — Просто знакомый один. О чем-то там поговорить ему надо.

— Ну-ну… Поговорите-поговорите… Только не забывай, что в конце месяца — медосмотр!

Сначала я даже не сообразила, на что она намекает. А потом вспомнила последнюю громкую историю из жизни училища: у одной девчонки с выпускного курса во время медосмотра вдруг обнаружилась двухмесячная беременность. Об этом говорили вполголоса, особенно в нашем кругу «старых кобылок», живущих своей обособленной жизнью на своем обособленном островке. Одна Артемова, нисколько не смущаясь, смаковала подробности: вроде бы и отец ребенка из нашего Оперного, и на аборт девку родители отправили чуть ли не насильно — дескать, она вопила, что это любовь, и посылала балет вместе с училищем к чертовой матери… Вероничка вообще была особой раскомплексованной, свободной и простой, как три рубля. Она одна среди нас одевалась с барахолки, носила итальянские сапоги и кожаный плащ с опушкой из каракуля. Несмотря на килограммов восемь-десять лишних, из училища ее не отчисляли. За обучение исправно платили родители, которые к тому же были какими-то шишками в местной администрации.

Конечно, надо было выдать Артемовой пару ласковых. Но, пока я соображала, что к чему, она уже вышла из класса, небрежно перекинув через плечо полосатое полотенце.

А Саша действительно ждал в коридоре. Сидел на низкой скамейке, опершись спиной о стену, и задумчиво похлопывал кожаными перчатками о раскрытую ладонь. В «аппендиксе» перед пятнадцатым классом, как всегда, было темно, и все же я вдруг поняла, что так сильно отличает его от Иволгина. Другое цветовое решение! Черные, отливающие холодной сталью волосы Алексея, и темно-коричневые, с каштановым отблеском — Сашины. Глаза моего Лешеньки — карие, с темными крапинками и янтарными прожилками, и Сашины — льдисто-голубые… Если бы не это, они могли бы быть не просто похожи, а очень похожи…

— Что тебе нужно? — спросила я, останавливаясь прямо перед ним и зябко обнимая себя руками за плечи. Вместо ответа он снял свою куртку и накинул на меня, с улыбкой застегнув верхнюю кнопку под самым подбородком. Куртка была теплая и приятно пахла мужской туалетной водой. Выбираться из нее не хотелось. И все же я решительно отдала ее обратно.

— Саша, давай ближе к делу. Говори, что тебе нужно, или…

— Да, собственно, ничего особенного. — Он снова обезоруживающе улыбнулся. — Я вообще здесь по просьбе твоей подружки. Тут коллективный выход в кино намечается, и Лариска сказала, чтобы я съездил за тобой.

Нельзя сказать, чтобы я впала в совсем уж крайнее изумление. Извилистая логика Никитиной всегда была для меня темным лесом. Сейчас она хотела, чтобы мы пошли в кино втроем: Сашенька, она и я. Значит, для этого имелся свой резон. Возможно, и Женечка Пономарев был обласкан и возведен на пьедестал только для того, чтобы вызвать ревность Ледовского. А теперь Лариске понадобился этот поход в кинотеатр… Правда, моя роль во всем этом представлении пока вырисовывалась крайне смутно. Но все же я неуверенно переспросила:

— А ты точно все правильно понял?

— Естественно! — Ледовской несколько картинно развел руками. — Давай собирайся. Я подожду тебя на крыльце…

Из училища мы вышли, провожаемые насмешливо-солидарным взглядом Веронички. На скользкой дороге от кафе до метро Саша все время норовил поддержать меня под локоть. Я уворачивалась, как могла, делая вид, что удерживаю равновесие. И в конце концов совершенно неромантично плюхнулась на пятую точку, да так, что шапка по-детски сползла на глаза. Ледовской тут же поднял меня, обхватив за плечи и, усмехнувшись, надавил пальцем на кончик носа.

— Балерина! — В одно это слово было вложено столько иронии и беззлобной снисходительности, что я заскрипела зубами от ярости. Но сдержалась. И до «Студенческой» мы доехали в молчании.

Никитина и в самом деле стояла возле кинотеатра. Ее серое пальтишко с аккуратным норковым воротником хорошо просматривалось на фоне огромной ярко-красной афиши. Но что удивительно — неподалеку преспокойненько покуривал Женечка Пономарев. Я, бросив Ледовского, почти бегом кинулась к Лариске и с ходу зашипела ей в ухо:

— Быстренько объясни мне, что все это значит? Я просто не знаю, как себя вести…

— Как хочешь, так и веди! — Никитина недоуменно пожала плечами. — Мне-то какая разница. Ваши с Сашенькой дела меня не касаются… Да ты не подумай, я не обижаюсь! На самом деле, веди себя как хочешь! Мы вон с Женькой пришли.

— Подожди-подожди… Но он мне сказал, что это ты попросила меня приехать. Вот я и подумала…

— О Господи! — Лариска коротко и фальшиво хохотнула, аккуратно прикрыв варежкой перламутрово-розовые губки. — Ну, Сашенька и дает!.. Да нет, мы просто с Женькой сидели, чай пили, а тут он зашел. Спросил про тебя. А я говорю, что ты на занятиях в своем училище, дескать, бедная, с утра до ночи там пропадаешь. И некому тебя даже в кино вытащить… Ну, еще сказала, что мы с Женькой на «Дикую орхидею» билеты взяли, а ты вот…

— Просто так, чужому человеку ты начала плакаться, что меня в кино сводить некому?! Без всякой задней мысли, да?!

— Ну а если и с мыслью? Что тут такого? Что, Иволгин твой обидится, если ты немножко развлечешься? Мало того, что ты из-за него ноги себе каждый день выламываешь, так еще и в монахини записаться хочешь?!. Вон стоит! Чем тебе не Лешенька?

Никитина кивнула на Сашеньку Ледовского. Тот, остановившись на почтительном расстоянии, делал вид, что внимательно изучает мартовский репертуар и совершенно не интересуется нашим разговором. Тем временем вернулся пропахший табаком Женечка, и Лариска из фурии, пышущей благородным гневом, мгновенно превратилась в кроткого котенка.

— Ну так что, ты идешь в кино? — поинтересовалась она ласково и немного смущенно, не забыв улыбнуться так, чтобы на щеках выступили очаровательные ямочки. Тихие снежинки оседали на ее сереньком воротнике, на норковой «формовке» и светло-русых локонах. А за Ларискиной спиной снежная вуаль стыдливо прикрывала алую афишу: негритянскую пару, исступленно занимающуюся любовью под каким-то водопадом, черноволосую актрису, взирающую на них то ли с ужасом, то ли с восторгом, и Микки Рурка, ухмыляющегося сладострастно и зловеще, как сексуальный маньяк.

— Нет, не иду! — коротко бросила я и быстро пошла прочь от кинотеатра.

Сашенька догнал меня у автобусной остановки. Схватил за плечи, развернул к себе и изучающе посмотрел в глаза.

— Обиделась, — констатировал он через несколько секунд. Как будто требовалось так долго меня разглядывать, чтобы это понять! — Ты права, конечно… Но, сама посуди, что мне было делать? С тобой ведь даже поговорить нормально нельзя — шарахаешься, как перепуганный заяц! А тут такой случай подвернулся… Может, все-таки сходим в кино?