Замок из песка

— Алеша, Настя, проходите, — она подняла с подлокотника кресла невыразимо изящную руку и приглашающим жестом указала на комнату. — Для начала, я думаю, нам нужно будет побеседовать.

— Мы вас не слишком утруждаем? — Иволгин неловко замялся у порога.

— Нет, что вы! Наоборот, я была очень рада вашему звонку. В последнее время у меня совсем мало гостей…

Алексей звонил ей заранее и говорил обо мне! Значит, предчувствовал сегодняшнюю катастрофу. И значит, краса и гордость экспериментального класса на самом деле танцевала так, что пора было вызывать «Скорую педагогическую помощь».

— Она — бывшая балерина? — шепотом спросила я, когда следом за дамой в инвалидном кресле мы входили в комнату.

— Она — балерина, — Иволгин посмотрел на меня чуть ли не с раздражением. — А слово «бывшая» по отношению к Иветте Андреевне можешь навсегда забыть…

В гостиной было светло и просторно. Посреди комнаты стоял круглый стол, накрытый белой льняной скатертью. У стены — маленький диванчик с пестрой обивкой. Всю противоположную стену, от пола до потолка, занимал стеллаж со множеством книг. На подоконнике, в керамическом горшке, цвела чайная роза.

Мы с Алексеем уселись на стулья с резными спинками. Сама хозяйка подъехала к столу прямо в своем кресле. Через минуту домработница принесла фарфоровые чашки и большой чайник с серебряным ситечком.

Беседовать начали на обычные светские темы: о погоде, о театральных премьерах, о том, как живет и чем дышит наша балетная труппа. Говорили в основном Иветта Андреевна и Алексей. Я больше слушала. Но и они почему-то никак не переходили к главному.

И только когда было выпито чуть ли не по четыре чашки ароматного, пахнущего травами чая, хозяйка, смущаясь, проговорила:

— Алеша, нам бы нужно с Настенькой остаться вдвоем. Разговор будет чисто дамский. Вы уж не сердитесь…

— Конечно-конечно! — Иволгин торопливо поднялся из-за стола. — Я ей денег на такси оставлю, она потом сама домой приедет.

Я хотела было обидеться, заявить, что в деньгах его не нуждаюсь и прекрасно доберусь от метро на автобусе. Но скорее всего и для Иветты Андреевны мы были счастливыми любовниками, и мне оставалось только тепло попрощаться с любимым мужчиной, вовсе не нуждающимся в моей нежности и ласке.

Когда дверь за Алексеем закрылась, хозяйка подмигнула мне неожиданно лукаво:

— Хорошо, что он ушел, правда? Мужчины вечно ничего не понимают. Все им кажется, что это наши, женские штучки… Алеша, в общем, обрисовал мне ситуацию, со своей, естественно, точки зрения. А теперь вы скажите: что случилось?

Она смотрела на меня своими ярко-голубыми глазами и улыбалась без тени снисходительности. И я почувствовала небывалое облегчение. Когда мы с Иволгиным переступили порог квартиры, мне почему-то показалось, что в этом доме обращаются друг к другу только на «вы», за обедом пользуются целым арсеналом ножей и вилок, а на тех, кто недостаточно хорошо разбирается в импрессионизме, например, смотрят с жалостью и благородным сочувствием.

Но Иветта Андреевна просто улыбалась. И я вдруг по-детски пожаловалась:

— Одетта не получается. Жизель не получается. Да ничего вообще не выходит. Как будто и не я совсем танцую… Мне бы сейчас, наверное, только Одиллию исполнять, где ни сумасшествие, ни любовь играть не надо — одну сплошную обольстительность и роковую красоту.

— Зря вы так об Одиллии, — хозяйка крутанула колесики кресла и немного отъехала от стола. — Она далеко не так проста, как кажется. И потом, в ней-то как раз такая способность к любви, что даже страшно становится. Вы только вспомните, как швыряет она цветы в лицо Принцу! Это сколько же надо пережить, как перегореть, чтобы суметь вот так бросить букет?

— Перегореть любовью к Принцу?

— Необязательно… Видите ли, Настенька, в силу вашей молодости, вы еще многого не знаете, но в одном поверьте мне на слово: эффектная женщина, умная женщина, сильная женщина рождается только из любви. Не из эгоизма, не из жадности, не из целеустремленности даже — из любви, в которой можно сгореть… Что мы, по сути, о Черном Лебеде знаем? Да ничего! Дочь волшебника, злая колдунья… А откуда в ней эта страсть, это чувство собственного достоинства, это умение добиваться желаемого, в конце концов? Чары чарами, конечно…

За окном, подсвеченным желтыми фонарями, грохотали трамваи. В форточку тянуло прохладой. Иветта Андреевна, очень прямая и изысканно красивая, сидела в своем инвалидном кресле, и ветер слегка шевелил седые завитки на ее висках.

— Одиллия и любовь? Я как-то никогда не думала…

— Вот и зря, моя девочка. Если бы к Одиллии пришла любовь, она бы ее наверняка не испугалась. А вы боитесь! Любить боитесь, чувствовать боитесь, сами себя боитесь. Вот от этого все ваши проблемы… Это ведь в обыденной жизни худо-бедно можно просуществовать, от всего на свете в раковинке спрятавшись, а на сцене — никак…

Я поправила выбившуюся из прически прядь.

— Значит, и с Жизелью у меня не получается, и с Одеттой по одной и той же причине?

— А Одетта — это вообще одно сплошное чувство! Прыжки воздушные, арабески легчайшие!.. И, кстати, заметьте: вы встаете в арабеск, и с землей вас соединяет только большой палец ноги. Одна-единственная точка, и кажется, не будь ее — полет, парение… Но ведь это только кажется, правда?

Я неуверенно кивнула. Иветта Андреевна едва заметно улыбнулась:

— Ну, переходя от поэзии к прозе: чуть ослабленное колено — и падение, корпус отклонился от нужной линии — падение. Верно? Но это так, о технике… А если опять вернуться к возвышенному слогу, то эта единственная точка — и есть любовь. Любовь, которая удерживает женщину на земле и в то же время позволяет ей лететь. Любовь и полет — одно без другого бессмысленно… Что ж, пойдемте, покажу вам класс, где будем заниматься, — хозяйка снова крутанула колесики кресла и выкатилась из комнаты в коридор. Я последовала за ней.

Уже в коридоре она обернулась:

— Алеша наверняка попросил вас не задавать лишних вопросов?.. Скорее всего, попросил. Он и в детстве был очень тактичным мальчиком. Мы ведь с его мамой дружили почти десять лет… Но нам с вами сразу нужно обговорить некоторые детали. Дело в том, что я не только не хожу, но и руками владею очень плохо: перелом позвоночника в двадцать четыре года, прямо на сцене. Поэтому ни показать вам ничего не смогу, ни даже позу подправить. Вам придется очень и очень внимательно слушать. Но, надеюсь, все у нас получится.