Замок Саттон
Шрифт:
Откуда было ему знать, бедняге, бесхитростному созданию, что однажды это и случится. Когда тело Фрэнсиса будет лежать в трагическом ящике — тем, кто выступал против короля, не были положены настоящие гробы, — а молодая вдова будет убита горем, его неуклюжая доброта вернет ее к жизни. И, когда придет этот день, он вспомнит эти непроизвольно вылетевшие слова и всплакнет о гибели друга. Глядя на облако рыжих волос, разметавшихся рядом с ним на подушке, поднесет, пока она спит, к губам локон и поймет, что ничто из этой красоты не принадлежало бы ему, если бы не случайные прихоти судьбы. И он почувствует какую-то вину в своем счастье, а когда Анна пошевелится во сне, он
Фрэнсис сказал:
— Да, мне повезло, а вот теперь, по глупости, я обидел ее. Завтра, Генри, я хотел бы покататься с ней верхом наедине. Ты не обидишься?
— Ни в коем случае, но, если ты устанешь, я с удовольствием позабочусь о ней вместо тебя.
— Поверь мне, что вряд ли я дам тебе шанс.
Однако на следующее утро, когда вся семья — по настоянию сэра Ричарда, все рано вставали и завтракали — была в сборе, она опять не смотрела на него, кроме того момента, когда они церемонно поздоровались. Фрэнсис решил, что пора действовать.
— Мадемуазель Анна, — обратился он к ней, когда она уже выходила с его матерью.
Она вела себя так, будто не слышала. Ему пришлось догнать ее и взять за локоть.
— Мадемуазель Анна, не хотите ли покататься со мной? Мне бы хотелось показать вам саттонский лес. Пожалуйста!
Он произнес последнее слово таким убедительным тоном, какой только возможен, и чуть крепче сдавил ее руку, за что был награжден тем, что она слегка покраснела. Леди Вестон тактично удалилась на кухню, а Генри демонстративно направился в сторону сада. Итак, Фрэнсис получил возможность говорить более свободно.
— Извините меня, если я обидел вас, — сказал он. — Скажите же мне, в чем дело?
— Скажу, когда мы выйдем из дома, — ответила она, — я чувствую себя лучше и счастливей, находясь на свежем воздухе, а не взаперти.
Они направились в сторону конюшни, и он посадил ее на свою лучшую кобылу.
— Поскакали, — воскликнула она, — я умею ездить галопом.
И она стремительно понеслась через парк в направлении к лесу, за ней мчались молодая гончая и Фрэнсис, изо всех сил погонявший своего коня, чтобы не отстать. Спустя какое-то время она замедлила бег лошади и оглянулась через плечо на своего спутника, отставшего на добрую четверть мили. Ее прическа совершенно растрепалась, и, приблизившись, он увидел роскошное золото волос, горящее на солнце, и румянец во всю девичью щеку.
— Вы стали еще красивее теперь, когда выросли, — сказал он. — Я очень рад, что мы поженимся.
К его ужасу, она расплакалась.
— В чем дело, в чем дело? — оторопело повторял он, слезая с лошади. Он помог ей спуститься и поставил перед собой. — Вы не хотите выходить за меня замуж? Вы хотели бы расторгнуть договор?
Ее глаза были похожи на мокрые после дождя цветы, когда она взглянула на него.
— Нет, не поэтому.
— Тогда в чем дело, радость моя? Пожалуйста, больше не плачьте! — Он бережно вытер ее щеки рукавом своей рубахи, так как у него с собой не было платка, и, зная в каком беспорядке обычно находятся ее вещи, он сомневался, что у нее есть свой.
— Это потому, что я не могу быть непосредственной и откровенной с вами.
Фрэнсис был совершенно ошеломлен.
— Я не понимаю вас, Анна. Кто может быть откровеннее друг с другом, чем муж и жена?
Она отвернулась от него и обидчиво посмотрела на парк, из которого они только что
выехали. Вдали показалась гончая, которая изо всех сил старалась нагнать их.— В вашем присутствии я чувствую себя как вот эта собака, — сказала она, — я ничего не знаю, Фрэнсис. Моя мама умерла, когда я была совсем маленькой, папа последовал за ней семь лет спустя. Меня растили слуги, мне разрешалось свободно бегать по всему поместью в Кумберленде. Я деревенская девчонка, а вчера я поняла, что вы — настоящий придворный. У вас прекрасные манеры и изысканное поведение. Я не смогу вам соответствовать. Я не умею подражать. Я люблю непосредственность. Разве я смогу так вести себя с вами? Вы будете считать меня деревенщиной. Вам будет стыдно брать меня с собой. О, я умею делать реверанс, танцевать и играть на флейте — довольно плохо, кстати, — но я не умею поддерживать вежливую светскую беседу.
— Говори так, как умеешь, меня это не волнует, — ответил он. — Я считаю, что ты — самая привлекательная женщина, которую я когда-либо встречал.
Гончая, тяжело дыша, подбежала к ним и без сил свалилась у ног Анны.
— Ты хочешь, чтобы я доказал, что говорю совершенно искренне? — спросил Фрэнсис. И, прежде чем она успела ответить, он опустился на колени и поцеловал ее туфли. Она села на землю рядом с ним, простодушная, как ребенок.
— А теперь ты поцелуешь меня? — спросила она.
— При одном условии.
— Каком?
— Что ты всегда будешь такой со мной — абсолютно свободной и откровенной. Если ты хочешь, чтобы я целовал тебя — говори. Если ты ждешь ребенка — скажи мне. Пусть между нами не будет никаких условностей. Пусть наша любовь никогда не будет омрачена цинизмом и неискренностью.
И с этими словами он поцеловал ее в губы, крепко прижав к себе, и, пока он держал ее в своих объятиях, его руки гладили и ласкали ее тело.
— Это и есть куртуазное поведение?! — удивленно спросила она. Фрэнсис рассмеялся.
— Нет, дорогая. Это человеческое поведение. Но так ведут себя только очень близкие люди. Дай мне поцеловать твою грудь.
И они вместе расстегнули верх ее платья из зеленой камчатной ткани так, что грудь обнажилась до пояса. Он нежно приблизил свои губы к округлостям ее груди, лаская сначала одну, а потом и вторую.
— Чтобы и второй не было завидно.
— А хочешь, чтобы я тебя ласкала, Фрэнсис? Ведь это то, что делают любовники?
— Да, — ответил он, взял ее руку и направил ее в свои лосины.
— А, я знаю, что это такое, — сказала она, — у меня в Кумберленде есть черный жеребец и, когда его впускают к кобылам, он делает то же самое.
Фрэнсис рассмеялся:
— Мужчины гордятся этой вещью, и сравнение с жеребцом — это прекрасный комплимент! Спасибо.
И они опять начали целоваться, лаская друг друга, пока Фрэнсис не спросил:
— Можно мне любить тебя сейчас? Жеребец без ума от своей кобылки.
Анна высвободилась из его рук, села прямо и проговорила:
— Я испытываю самую прекрасную жажду, которая не будет утолена, пока мы не соединимся, но мне кажется, что сейчас не стоит.
— Ну почему, солнышко, почему? — воскликнул Фрэнсис, не переставая гладить рукой у нее под юбкой.
— Потому, — ответила она, — что твой отец, который еще и мой опекун, сказал мне, что нам следует подождать еще два года, прежде чем сможем пожениться, и, если мы сейчас займемся любовью, а потом меня отправят домой, я буду себя чувствовать как ребенок, лишенный сладостей, и буду бегать как ненормальная по конюшне. Для моего спокойствия будет лучше, если я не буду знать, что такое… заниматься любовью.