Запасной выход

– История-то загадочная, – объяснил Павел. – А это – его специальность. Он тоже журналист, только пробавляется на телевидении. Я ему в общих чертах рассказал, что тут было ночью, и он заинтересовался. Да к тому же твой Женя – музыкант… Может получиться интересный сюжет!

Меня вдруг затрясло. Озноб был ужасный – я чувствовала себя примерно, как на «американских горках». Сжалась в комок, пытаясь успокоиться, но тело все равно продолжало содрогаться. Мне было ужасно холодно.

– Нет, – еле выдавила я, стараясь не стучать зубами. – Этого нельзя д-делать…

– Ну вот, – расстроился Павел. – Почему же? Тебе не хочется выставляться напоказ? Так это можно устроить…

– Н-не поэтому…

Мне становилось все хуже, ноги, казалось, превратились в куски льда.

– Я б-боюсь, они опасны… Они хотят меня убить… Этим не шутят…

Павел подошел ко мне, наклонился и тронул за плечо. Он сразу ощутил, какая дрожь меня сотрясает и встревоженно поднял брови:

– Тебе так плохо?! А я-то пристаю… Сейчас, погоди!

С кухни он вернулся не один. За ним шел тот самый приятель. Когда он остановился посреди комнаты, это довольно обширное помещение с высокими потолками вдруг показалось мне низким и очень тесным. Приятель был огромен. Особенно бросался в глаза его «пивной» живот, вызывающе обтянутый красной фуфайкой. Другой примечательной деталью была его прическа – длинный рыжеватый «хвост». В сущности, если его переодеть в черную рваную кожу с за-клепками и добавить необходимое количество татуировок, он бы представлял собой карикатурный образ байкера. Вот только какой мотоцикл выдержит его вес…

Приятель, ничуть не смущаясь моим состоянием и одеянием, представился:

– Володя.

Павел сунул мне чашку, от которой остро пахло водкой и поднимался пар:

– Выпей, испытанное средство. Кипяток, мед и водка.

Я выпила полчашки, и озноб действительно стал утихать. Не знаю, что в этой смеси было основным ингредиентом, но я сразу опьянела. Я не ела уже вторые сутки, но аппетита при этом так и не появилось. Никогда в жизни я не сидела на такой строгой диете.

– Понимаешь, Вова, девушка не хочет поднимать шумихи, – обратился Павел к приятелю. – Она боится.

Тот задумчиво погладил себя по животу и авторитетно изрек:

– А не поднимать шумихи, может, еще опаснее.

Павел был с ним согласен и принялся меня переубеждать. Дескать, только обнародование всей этой истории может связать руки моим преследователям. Конечно, они станут отпираться. Судя по всему, у них есть для этого возможности. Но убить меня в такой ситуации – слишком рискованно. Все равно, что подписаться под всеми моими обвинениями.

Я возразила:

– Да ведь они могут убить меня потом! Не сможете вы постоянно устраивать ажиотаж вокруг этой истории! Да и особых материалов против них нет.

– Кстати, о материалах. – Володя придвинул к дивану стул и присел. Стул слабо охнул, звук был жалобный, совсем человеческий. – Что у тебя конкретно есть против них?

Я задумалась. Что у меня в действительности было? Они лгали, что Ивана не было в студии. Я могла их опровергнуть. Своими показаниями, а также показаниями Елены Викторовны (спорный вопрос, все еще спорный), Юлиными показаниями… Только где она сама… Наконец Ксения тоже знала, что ее муж поедет на студию. И наконец, у меня была кассета.

Я сказала об этом. Володя был очень доволен:

– Кассета – это просто класс! Людям нравятся такие факты! Она у тебя с собой?

– К сожалению, она на нашей съемной квартире, – пожаловалась я. – А там сейчас Женя… И мне думается, не один. Они ждут меня…

Мужчины переглянулись. Павел развел руками:

– Надо бы забрать кассету, да как это сделать? Тебя туда не потащишь. Ключи у тебя есть?

– Конечно.

– Мы бы могли сами, как ты думаешь? – обратился он к Володе.

Тот кивнул:

– Можно съездить. Прямо сейчас.

Я хотела возразить, предупредить их, что это может быть опасно… Но не стала этого делать. Кассета – это все, что свидетельствовало против Жени. Не думала, что когда-нибудь стану с таким упорством собирать улики против него…

– Хорошо, еще что имеется? – спросил Володя. – Про сумочку пропавшей девушки уже знаю. Молодцы, что все-таки всучили ее милиции! Жаль только, что нашли ее без свидетелей. В случае чего, эти типы могут отпираться, говорить, что вы эту сумку взяли совсем в другом месте.

Я согласилась, что «типы» обязательно станут отпираться, Дина – хозяйка квартиры, подтвердит их показания, а милиция… Милиция и так мне не поверила. Видно, мой внешний вид не вызвал у них теплых чувств.

– А больше ничего нет, – уныло сказала я. – Только свидетельские показания… Юли… И Елены Викторовны.

Павлу я про Елену Викторовну почти ничего не рассказывала. Меня останавливало какое-то инстинктивное опасение. Я и сама не могла его объяснить. За кого я боялась? За себя бояться было поздно, я навредила себе, как только могла. Значит, за нее?

Мне была известна ее рассчетливость и осторожность. В конце концов, она была из тех людей, которые остро чувствуют опасность и не переступают некую критическую черту. Она отказалась вернуться вместе со мной в квартиру Жени. Предпочла послать меня одну. Я нисколько не обижалась на нее за этот поступок – кто знает, как бы поступила я сама… Но она беспокоилась обо мне. Ведь позвонила же она среди ночи, хотела знать, что со мной происходит… Мне вспомнился этот последний разговор. Если не считать уговоров не связываться с милицией, Елена Викторовна была на моей стороне. Правда, ей не удалось убедить меня, что она не ездила на дачу к Ивану. Свидетельство Юли по-прежнему очень меня тяготило. И вместе с тем… Я говорила себе, что существует множество женщин, которым подойдут названные Юлей приметы. Точнее, отсутствие примет. Деловой костюм – все равно что шапка-невидимка. Редко кто может припомнить даже цвет ткани, из которой сшит такой костюм. Единственной приметой, которая могла бы мне помочь, были глаза Елены Викторовны. Они в самом деле были у нее очень глубоко посажены. Но Юлины признания так меня ошеломили, что я не догадалась спросить об этой черточке… А теперь спросить было не у кого.

– О чем задумалась? – поинтересовался Павел. – Я тебя спросил, кто такая эта Елена Викторовна? Твой свидетель?

– Да. Но она не желает связываться с милицией. И думаю, что журналистов тоже испугается.

Мужчины переглянулись. Володя ответил солидным басом:

– Однако как не везет! О ком можно что-то снять – не хотят выставляться. А кто помирает, так хочет в телевизор – о тех приходится сюжет из пальца высасывать…

– Она точно сниматься не будет, – уверенно сказала я. – Дело в том, что Елена Викторовна сотрудничает на той студии, где устроился Женя. Мне она помогала только потому, что хотела выяснить – что происходит у нее под носом. Ее в курсе дела не держали. Думаю, она не горит желанием, чтобы ее начальство посадили… А может, и ей достанется…

– А все-таки нужно с ней связаться! – загорелся Павел. – Надя, пойми, ты ведь не можешь вечно прятаться! Нужно что-то предпринять!

И они оба накинулись на меня, забросали вопросами.

Я едва успевала отвечать то одному, то другому. О чем именно говорили на кухне Женя и Юля? Когда явился Роман? (Володя предложил его пока называть «третьим».) Я видела, что у себя в голове он уже снимает завлекательный сюжет. Телерасследование, на которые была большая мода. И чем конкретнее становились вопросы – о форме голубого свертка, росте Юли, ее внешности, об убийстве Ивана – тем труднее мне становилось отвечать. Я видела, что им важнее всего поинтереснее оформить сюжет. Постепенно у меня возникло ощущение, что мною, как таковой, и моей судьбой они не очень интересуются. Дело не в том, что я желала стать главной героиней сюжета! Я вообще не хотела, чтобы об этом снимали страшную развлекаловку, этакую острую приправу для семейного ужина перед телевизором! Для меня-то это была настоящая жизнь, моя и только моя!