Запечатленный труд (Том 2)

ПРИЛОЖЕНИЯ

К главе второй ("Первые годы")

У меня сказано - "часов не было". На это Новорусский заметил мне, а другие товарищи подтвердили, что на крепостном дворе солдаты ходили звонить на колокольню. Но я не слыхала: первые годы жандармы открывали нам форточку только во время прогулки, а моя камера находилась на стороне, противоположной церкви.

К главе шестой (Бумага)

К МАТЕРИ

Если, товарищ, на волю ты выйдешь,

Всех, кого любишь, увидишь, обнимешь,

То не забудь мою мать!

Ради всего, что есть в жизни святого,

Чистого, нежного, нам дорогого,

Дай обо мне ты ей знать!

Ты ей скажи, что жива я, здорова,

Что не ищу я удела иного

Всем идеалам верна...

Было мне трудно здесь в первое время:

Страшной разлуки тяжелое бремя,

Думала, сломит меня.

Но не сломило. Теперь не бледнею,

Что уж надежды в душе не имею

Мать дорогую обнять!..

Мать не прошу я любить: сердце чует,

Что и без просьб она любит, горюет,

Образ мой в сердце хранит.

Но пусть не плачет, меня вспоминая;

Я весела... я бодра... Пусть родная

Горем себя не томит!

Пусть лишь в молитвах меня поминает,

Пусть лишь крестом издали осеняет

Дочь трудный путь да свершит!..

1887 год.

[К СЕСТРЕ]

Прощальный взгляд сестры любимой

Доселе в сердце я храню; {239}

Тот взгляд любви невыразимой

С сбой и в землю схороню.

Казалось, в трудный час разлуки

Все чувства вдруг проснулись в ней.

И любящего сердца муки

Отозвались в душе моей.

В надежде увидаться снова

Ушла... не оглянулась мать!

Сестра ж осталась у порога,

Чтоб этот взгляд последний дать.

Со взором, полным состраданья,

В глубокой скорби и тоске,

Безмолвным символом страданья

В тот миг она казалась мне.

Когда бы поднял надо мной

Палач на плахе свой топор,

Едва ль бы с большею тоской

Смотрел тот жгучий, скорбный взор!

И стало на сердце мне жутко

А все в дверях стоит она...

Но вот одна, одна минутка

И связь живая порвана!

Дверь заскрипела, закачалась

И хлопнула в последний раз...

За ней все та же скорбь осталась,

Но не видать уж скорбных глаз!

1887 год.

СТАРЫЙ ДОМ

Вот деревня... вот дом... К небесам

Поднимаются стройные ивы...

Змейкой вьется река по лугам,

А кругом расстилаются нивы...

Не затейлив пейзаж, и не раз

Я видала красивей картину!

Но привычный и любящий глаз

Все рисует тот дом, ту равнину.

Сколько лет я уж там не была!

Но знакомо там все и все мило:

Там я детство свое провела,

Там училась, росла и шалила...

Этот дом уж давно опустел

И стоит молчалив, как гробница...

А когда-то он смехом звенел,

И мелькали в нем милые лица.

На каникулы шумной толпой

Мы в родное гнездо прилетали...

Шаловливой, веселой гурьбой

Мать с отцом, как венком, окружали...{240}

Там я первую книжку прочла:

Мысль и чувство над ней пробудились...

Там же после цель жизни нашла

Идеалы в душе зародились...

В тех местах услыхала впервой

Я горячие речи признанья...

Там мне брат положил золотой

В башмачок пред обрядом венчанья...

Там добру и науке с сестрой

Свою жизнь посвятить мы решились!

И, судьбу вызывая на бой,

Над отцовской могилой склонились...

Мудрено ли, что эти места

Сердцу дороги, в памяти живы?

И в душе не смолкает мечта

Еще раз услыхать шелест ивы.

1888 год.

К главе двадцать первой ("Посещение сановников")

КНЯЖНА М. М. ДОНДУКОВА-КОРСАКОВА63

Шлиссельбургская крепость была словно заколдованный замок в сказке: ни туда, ни оттуда - все пути, все дороги заказаны.

По отношению к узникам: "Отсюда не выходят, а выносят".

По отношению к тем, кто за стенами крепости: "Сюда входят, но не выходят", - заявляли сановники.

Между нами ходила легенда, будто великий писатель земли русской Толстой хотел проникнуть в наше заколдованное царство. Но ворота для него не отворились - заклятие не было снято. Говорят, гр. Толстой писал в то время свое "Воскресение" и думал почерпнуть в стенах Шлиссельбурга живой материал для художественного воспроизведения.

Откуда проник этот слух, была ли то правда или неправда, но два изречения - "Отсюда выносят, а не выходят" и "Сюда входят, но отсюда не выходят" - эти два изречения как нельзя лучше формулировали безнадежность и полную отрешенность от мира для тех, кто попал на "Остров мертвых" в истоках Невы.

О том, что многих действительно вынесли, я уже говорила; говорила также и о том, что несколько человек срочных и амнистированных вышли.

Но войти в крепость к нам, войти и выйти, посетить нас - это было неслыханно. И все-таки через 20 лет после открытия тюрьмы нашлись волшебники, разрушившие чары заколдованного замка. Они пришли к нам не по долгу службы, не в качестве официальных должностных лиц. Они пришли к нам как к людям и в качестве людей, во имя братства и любви.

То были Мария Михайловна Дондукова-Корсакова и петербургский митрополит Антоний. {241}

В один из июньских дней 1904 года ко мне вошел комендант Яковлев и, отпустив сверх обыкновения всех жандармов, сказал :

– В Петербурге есть очень добрая старушка, княжна Мария Михайловна Дондукова-Корсакова. Она имеет большие связи в Петербурге и при дворе. Она может много сделать для тюрьмы, например относительно книг и журналов... Она хотела бы видеть вас... Примете ли вы ее?

В то время мне оставалось до выхода из Шлиссельбурга всего три месяца, и так как какой бы то ни было своекорыстный мотив у меня отсутствовал и за короткий срок пребывания в крепости я могла не опасаться религиозного натиска, возможного со стороны лиц, получающих столь необычайное полномочие посещать государственных пленников, то я и ответила: