Записки артиста

Я не могу себе представить ни одного из названных беспрерывно проводящими время на заседаниях, в президиумах, занимающими одновременно 5–10 разных постов, должностей, почетных и реальных. Что значит быть в одно и то же время худруком, артистом, преподавателем, общественным деятелем, сопредседателем какого-нибудь заведения, депутатом чего-либо и так далее? Сосредоточиться при таком обилии функций на чем-либо одном невозможно, а следовательно, невозможно быть полезным ни в чем – вот что это значит…

Доронина как-то избрали председателем месткома театра, и, надо сказать, при нем делалось столько добрых дел, как ни при ком другом! Он не занимался своей персоной, он сосредоточивался на делах для других и потому был полезен и любим. Доронин в должности председателя месткома оставался Дорониным во всех проявлениях. Многих тянуло на заседания месткома с его участием, так как он никак не соответствовал принятому облику советского месткомовца с особой лексикой: «партия и правительство», «школа коммунизма», «советское лучшее», «самая демократичная», «наш долг», «ближе к народу», «ближе к партии» и прочее…

От председателя Доронина можно было услышать: «Братцы! Надо дать. Надо подарить. Надо помочь. Надо пойти и добиться. Надо похлопотать. Надо навестить в больнице. Я пойду. Я постараюсь. Не надо трепаться, надо делать».

Доронин был художнически честен, бескомпромиссен и как-то по-особому чистоплотен. Весь облик Виталия Дмитриевича был богоданным отрицанием банальности, он был природой защищен от нее. И это было счастье его – человека и художника. Он открыто любил и так же открыто, не скрываясь, презирал то, что считал несовместимым с жизнью артиста, театра, искусства. Он был откровенен в выражении своих симпатий и антипатий и поэтому, очевидно, снискал славу «трудного» человека. Был из тех, кто «не умеет жить», «пробивать» роли, добиваться чего-нибудь для себя.

Последнее, впрочем, можно в какой-то мере поставить ему в вину. И не только ему – многим художникам, чья ложная скромность невольно способствует тому, что бесталанные, но весьма активные в борьбе «личности» пробиваются в «лидеры» и свои убогие мыслишки, примитивные создания возводят в эталон художественного мышления. Ведь каждое отступление подлинного художника – это победа посредственности. Каждая значительная работа художника – это не его лишь, а и национальное достояние. И художник обязан его пополнять, обязан быть активным в создании своих творений.

Увы! Доронин многого не сыграл. И это не его потери, а наши общие. Самая большая из них – царь Федор. Уверен, что, сыграй Доронин Федора, это было бы крупнейшее событие в истории русского театра. Говорю это совсем не в упрек тем, кто играл эту роль. Доронин был рожден для нее. Весь облик его, склад ума, манера поведения, выразившие гармонию национального характера, в сочетании с образом трагедии А. К. Толстого не могли не стать значительным художественным явлением.

Да, имя Виталия Дмитриевича Доронина рождает много радостных и тревожных мыслей. Одна из самых тревожных – вынужденные, изнуряющие простои больших талантливых артистов. Артисты могут годами «работать» в театре и ничего не производить. А когда вдруг случается роль… робеют. Мне целый год пришлось уговаривать Доронина сыграть Иудушку Головлева. И отказывался он не только потому, что не видел себя в этой роли, но и потому еще, что отвык от дерзаний.

Виталий Дмитриевич думал о людях, люди о нем думали меньше. Он, повторяю, сыграл ролей меньше, чем мог, чем хотел. И страдал из-за этого, страдал незаметно. Но страдал как добрый человек, никого не виня в невнимании к нему. Он был истинным талантом, а потому явлением, раздражавшим многих. Завистливая серятина, как саранча, – не слабое сообщество. Оно способно сдержать потенциальные возможности таланта, не понимая того, что, чем больше энергии «саранча» тратит на ограничение таланта, тем большую любовь и уважение к нему порождает.

Любовь людей Доронин и заслужил, и выстрадал!

Каждый раз, вспоминая Виталия Доронина, говоря о нем или пытаясь написать о нем, я невольно вспоминаю полюбившиеся мне слова французского этнографа Клода Строса: «Мир дороже жизни, жизнь дороже человека, уважение к другим дороже любви к себе».

Никита Владимирович Подгорный

– Никита Владимирович, сколько вам годков сегодня стукнуло?

– Тридцать семь! Боюсь, все мои внутренние органы будут… арестованы!

Из разговора с народным артистом РСФСР, ведущим артистом Малого театра

Бывшее поместье А. Н. Островского Щелыково. Давно-давно Щелыково – это дача для отдыха артистов Малого театра.

Никитушка совсем маленький… Общение с такими мастерами театра, как Пров Михайлович Садовский, Анна Владимировна Дурова-Садовская, Николай Николаевич Далматов, Иван Иванович Лагутин, Аркадий Иванович Смирнов, и с многими другими – потихонечку укрепляло все гуманное, все, так сказать, «породистое», что было заложено в будущего замечательного артиста его интеллигентными родителями…

Со временем Щелыково переродилось в Дом отдыха ВТО (Всероссийского театрального общества). Никита подрос, стал настоящим щелыковцем, ежегодно проводил весь отпускной период – два месяца! – только здесь, в Щелыкове! Он стал своим среди местных и живущих в соседних деревнях, стал настоящим грибником-академиком со своими секретными местами обильного произрастания разных высококлассных грибов – белых, рыжиков, подосиновиков, подберезовиков… В сезоны жестокого грибного неурожая, когда все «отдыханцы», да и подчас местные жители возвращались из лесу с пустыми корзинками, наш герой появлялся на территории Дома отдыха с корзинищей, доверху наполненной отборными лесными красавцами, и вызывал не очень хорошо замаскированную «ахами» да «охами» и разного рода комплиментами с натянутой улыбкой зависть. Рано-рано утром многие тайком следовали по следам счастливчика, но он прекрасно это знал или предполагал и поэтому, войдя в лес, ловко исчезал неизвестно куда и когда… И, конечно же (он сам мне рассказывал), быстро переходил в другие места, часто находившиеся довольно далеко от тех, где он отрывался от преследователей и неизменно оставлял их с носом, да еще с сыроежками, валуями и мухоморами…

Часть своих грибов он отдавал жарить на кухню и всех угощал, часть раздавал грибникам-неудачникам, часть сушил впрок – «для гостей», как он говорил, и для дома: мама и жена – большие любители лакомых блюд из грибов. Самое неожиданное, невероятное, уму непостижимое и необъяснимое в этой грибной эпопее можно было услышать из его уст:

– Я грибов не ем!

Репетиции за столом… В течение трех-четырех часов от Подгорного к Веснику и наоборот беспрерывно снует лист бумаги… К концу репетиции непременно готова «поэма» в стихах, посвященная тому или иному артисту, или просто сатирическая, лирическая, трагическая стихотворная «поэма», не лишенная скабрезностей и даже неприличных выражений…

Какое же удовольствие доставляло это «творчество» авторам! Неописуемое! Да и другим, прощавшим нам плохие стихи и нарушение этических норм поведения на репетициях!

Никита Владимирович Подгорный, заслуженный, а вскоре и народный артист РСФСР, всегда подтянутый, в хорошо сшитом костюме, с манерами мужчины европейского «колера», с прекрасно развитым чувством юмора высокого качества, что свидетельствовало о наличии адекватного интеллекта, который всегда чувствовался в его актерских созданиях и в кино, и в театре – он, естественно, производил впечатление уверенного в себе, несколько избалованного интеллигента, что не соответствовало истинному содержанию его сложной натуры…