Записки маленькой гимназистки
Шрифт:
— Грубиян. Я маме пожалуюсь! — вышла из себя девочка.
— Кому угодно, барышня, я ничего не боюсь. Я правду сказал. Вы меня обидеть хотели, назвав мужиком, а я вам доказал, что добрый мужик иной куда лучше сердитой маленькой барышни…
— Не смейте говорить так! Противный! Не смейте! — выходила из себя Нина и вдруг с громким плачем бросилась из кухни в комнаты.
— Ну, беда, барышня! — вскричала Дуняша. — Теперь они мамаше побежали жаловаться.
— Ну и барышня! Я бы с ней и знаться не хотела! — неожиданно вскричала
— Молчи, Нюрка! — ласково остановил ее отец. — Что ты смыслишь… — И вдруг неожиданно, положив мне на голову свою большую рабочую руку, он ласково погладил мои волосы и произнес: — И впрямь горемычная вы сиротинка, Леночка. С какими детьми вам приходится якшаться. Ну, да потерпите, никто, как Бог… А невмоготу будет — помните, друзья у вас есть… Адресок наш не потеряли?
— Не потеряла, — шепнула я чуть слышно.
— Непременно приходи к нам, Леночка, — неожиданно произнесла Нюра и крепко поцеловала меня, — я тебя так полюбила по тятиным рассказам, так полю…
Она не докончила своей фразы — как раз в эту минуту в кухню вошел Федор и произнес, делая строгое лицо:
— Барышня Елена Викторовна, к генеральше пожалуйте. — И широко распахнул передо мной дверь.
Я наскоро попрощалась с моими друзьями и отправилась к тете. Сердце мое, не скрою, сжималось от страха. Кровь стучала в висках.
Тетя Нелли сидела перед зеркалом в своей уборной, и старшая горничная Матреша, у которой Дуняша состояла в помощницах, причесывала ей голову.
На тете Нелли был надет ее розовый японский халат, от которого всегда так хорошо пахло духами.
При виде меня тетя сказала:
— Скажи мне на милость, кто ты, Елена, племянница твоего дяди или кухаркина дочка? В каком обществе Ниночка застала тебя на кухне! Какой-то мужик, солдат, с ребятами такими же, как он… Бог знает что! Тебя простили вчера в надежде, что ты исправишься, но исправляться, как видно, ты не желаешь. В последний раз повторяю тебе: веди себя как следует и будь благонравной, иначе…
Тетя Нелли говорила еще долго, очень долго. Ее серые глаза смотрели на меня не сердито, но так внимательно-холодно, точно я была какая-то любопытная вещица, а не маленькая Лена Иконина, ее племянница. Мне стало даже жарко под этим взглядом, и я была очень довольна, когда тетя наконец отпустила меня.
У порога за дверью я слышала, как она сказала Матреше:
— Передайте Федору, чтобы он гнал этого, как его, кондуктора и его ребят, если не хочет, чтобы мы позвали полицию… Маленькой барышне не место быть в их обществе.
«Гнать Никифора Матвеевича, Нюрочку, Сережу!» Глубоко обиженная направилась я в столовую. Еще не доходя до порога, я услышала крики и спор.
— Фискалка! Фискалка! Ябедница! — кричал, выходя из себя, Толя.
— А ты дурачок! Малыш! Неуч!..
— Так что ж! Я маленький, да знаю, что сплетничать — гадость! А ты на Леночку маме насплетничала!
Фискалка ты!— Неуч! Неуч! — пищала, выходя из себя, Ниночка.
— Молчи, сплетница! Жорж, ведь у вас в гимназии за это проучили бы здорово, а? Так бы «разыграли», что только держись! — обратился он за поддержкой к брату.
Но Жорж, который только что напихал полный рот бутербродами, промычал что-то непонятное в ответ.
В эту минуту я вошла в столовую.
— Леночка, милая! — кинулся Толя ко мне навстречу.
Жорж даже привскочил на стуле при виде, как ласковый ребенок целует и обнимает меня.
— Вот так штукенция! — протянул он, делая большие глаза. — Собачья дружба до первой кости! Остроумно!
— Ха-ха-ха! — звонко рассмеялась Ниночка. — Вот именно — до первой кости…
— Робинзон и Пятница! — вторил ей старший брат.
— Не смей браниться! — вышел из себя Толя. — Сам-то ты противная Среда…
— Ха-ха-ха! Среда! Нечего сказать, остроумно! — заливался Жорж, добросовестно напихавши себе рот бутербродами.
— Пора в гимназию! — произнесла неслышно появившаяся на пороге Матильда Францевна.
— А все-таки не смей браниться, — погрозил Толя крошечным кулачком брату. — Ишь ты, Пятницей назвал… Какой!
— Это не брань, Толя, — поспешила я объяснить мальчику, — это такой дикий был…
— Дикий? Я не хочу быть диким! — снова заартачился мальчуган. — Не хочу, не хочу… Дикие — голые ходят и ничего не моют. Людское мясо едят.
— Нет, это был совсем особенный дикий, — поясняла я, — он не ел людей, он был верным другом одного матроса. Про него рассказ есть. Хороший рассказ. Я тебе почитаю его когда-нибудь. Мне его мама читала, и книжка у меня есть… А теперь до свидания. Будь умником. Мне в гимназию надо.
И, крепко поцеловав мальчика, я поспешила за Матильдой Францевной в прихожую одеваться.
Там к нам присоединилась Жюли. Она была какая-то растерянная сегодня и избегала встречаться со мною глазами, точно ей было стыдно чего-то.
13. Яшку травят. — Изменница. — Графиня Симолинь
Шум, крик, визг и суматоха царили в классе у младших. Классной дамы не было, и девочки, предоставленные сами себе, подняли возню.
Черненькая Ивина вбежала на кафедру и, стуча по столу линейкой, кричала во весь голос:
— Так помните: травить Яшку сегодня же!
— Травить! Травить! — эхом отозвались сразу несколько голосов.
— Что вы, мадамочки! Разве это можно? — робко прозвучали голоса трех-четырех учениц, считавшихся самыми прилежными и благонравными из всего класса.
— Ну уж вы, тихони, молчите! — напустилась на них рыженькая Рош. — Не смейте идти против класса! Это гадость! Слышите ли, все должны дружно действовать и травить Яшку, все до одной. А кто не станет делать этого, пускай убирается от нас. Да!